Иван – бессмертный
Шрифт:
– Раньше мы говорили не здесь, – произносит Ваня и без того очевидное.
– Раньше она должна была услышать.
В его голосе проскальзывает самодовольство – и хитрость явно не была его сильной стороной многие, многие годы. Ужасные вещи меняют людей до неузнаваемости. Салтану необходимо до неё добраться.
Решившись, Ваня делает шаг в комнату, и – ничего не происходит. Вокруг него не схлопывается клетка, охранники не бросаются, скручивая руки, Рита не бьет по голове палкой или ближайшей вазой – ничего, и Ваня испытывает разочарование вместе с облегчением. Значит, его ждет что-то похуже. Рука перевертыша всё еще в его руке, но он не идет следом,
Рука перевертыша тянется в комнату и дергается, едва достигнув дверей лифта. Перевертыш отшатывается и шипит, без крика; от ладони его поднимается пар, и кожа покрывается мелким, не заживающими волдырями. На нём все зарастает, как собаке, и это должна быть на редкость подходящая магия.
– Что, жжется? – спрашивает Салтан довольно.
Нежное солнце по сравнению с огнем жар-птицы.
Перевертыш усмехается, встряхивая руку – и в его постоянном метании от наглости к ужасу слишком много истерики. Ваня очень надеется, что этим можно заняться позже – потом, когда они найдут братьев.
– Давно догадался? – перевертыш спрашивает.
– Недавно. Но отлично работает.
Перевертыш кивает, признавая правоту Салтана – работает на ура.
– Недавно и началось. Он сильный в двадцать первом веке, – Ваня хмурится, соображая, и перевертыш добавляет для него лично. – Освященная земля.
Он не шутил про молитвы.
Перевертыш усаживается прямо на пол, в лифте, и явно не собирается уходить. Салтан не прогоняет его, не отсылает лифт вверх – на удивление смягчившийся, довольный своим триумфом. В шкафу и здесь находится графин с выпивкой – Салтан достает его и разливает по стаканам, подталкивая один Ване. Ему хватило одного раза, и он не притрагивается к выпивке и не садится. Салтана нисколько не смущает пить в одиночку, он удобно располагается на кресле, отпивает глоток и прикрывает глаза, расслабляясь. Ему явно часто нужно расслабляться. Открыв глаза, он спрашивает ласково, изменившимся голосом – с уже знакомой отеческой интонацией.
– Зачем ты пришел, сынок?
– Вы предлагали мне на вас поработать. Хотел спросить, прошел ли испытательный срок.
Салтан хмыкает, оценивая его шутку, и делает еще один внушительный, долгий глоток – Ваня морщится от одного вида. У Вани нет времени играть в дружбу, и братья могут быть уже далеко, а могут и не быть вовсе.
– Тебе нужна моя помощь, – Салтан заключает.
На лицо его возвращается лживая, благодушная улыбка – первая, которую Ваня узнал. Ему не по себе от этой улыбки, но у него достаточно других врагов и нет никого, более похожего на союзника.
– Нужна, – признает Ваня. Он запинается, не зная, как назвать их, и говорит. – Мои друзья пропали. Я думаю, она забрала их. Морана.
Салтан переменчив – слишком переменчив для того, чтобы это не было игрой; или сумасшествием. Он смеётся – тихо, не морщась в этот раз от имени, снова пьет и рассматривает Ваню; задумчиво – будто и не слышал ответа. Он не спрашивает о друзьях, не спрашивает о Моране, он произносит:
– Ты сильно изменился, сынок.
О да, Ваня изменился с их встречи. Салтану совсем не обязательно знать обо всём, что случилось – и Ваня молчит о цветке, молчит о Баюне, мертвом коте, жар-птице, русалке, молчит обо всём – он еще не научился как следует врать, но уже усвоил первый урок. Никто из безумного волшебного мира не оказывался ему другом. Если Ваня понял
– Ты сын Кощея, говорят, – произносит Салтан.
Салтан говорит об этом легко, небрежно, веками отрепетированным выражением лица, но Ваня уже знает – это важно, очень важно, на самом деле. Важнее жар-птицы или перевертыша или даже Мораны.
– Видишь? – спрашивает Салтан у Риты, жестом подзывая её.
Девчонка подходит и старательно всматривается в Ваню – без намека на смех, всерьез, близко поднося лицо к лицу. В какой-то момент Ване кажется, что она лизнет его, как деревья на поляне, но обходится – Рита отстраняется, разочарованно качая головой.
– Нет.
– Так я и думал. Чего еще ждать от недоделок. Седьмая вода на киселе.
Рита не выглядит обиженной или оскорбленной – всего лишь сжимаются тонко губы, но Ваня не стал бы так о ней говорить. Она явно не в первый раз это слышит. Салтан с трудом поднимается с кресла, опираясь о подлокотники – снова чудом превращаясь из здоровяка в почти дряхлого старика – и подходит сам. Он встает так же близко, как Рита до этого – совсем близко, обдавая запахом алкоголя, и вглядывается в лицо. Ваня не знает, что они пытаются увидеть – не знает, как выглядит это стороны, но уже знает – должно быть что-то. Яркое золото волос, как у Мораны, блеклое алое свечение самого Салтана, плавящийся ожог шрамов перевертыша – магию видно, если научиться смотреть. Салтан не увидит. Он смотрит Ване прямо в глаза, и – даже не вглядываясь – Ваня видит их абсолютно, непроглядно белыми, как у слепого.
Возможно, не стоило есть тот цветок.
Салтан цокает языком – досадливо, но не удивленно, отходит и садится в кресло; устало – как будто попытка отняла у него немало сил. Второй стакан он осушает залпом.
– Что ж, привет тебе, дядя, – Салтан говорит со смешком.
Ваня не понимает в первый миг, почему Салтан называет его так, а потом – понимает. Много кощеевой крови, говорил перевертыш, как у прямого внука, и если Салтан внук его, Ваня – сын, то он мог бы звать его племянником. Мысль эта смешна, но Ваню не тянет смеяться, горчит улыбка Салтана, перевертыш не хмыкает из лифта и не роняет насмешливого комментария.
Ваня не находится, что ответить, Ваня говорит:
– Привет.
Видимо, ответ правильный – за него не отрывают голову, и Салтан вздыхает и решает.
– Я помогу тебе. Услуга за услугу.
Ваня не радуется, услышав – он уже слишком хорошо понимает цену подарков и одолжений в волшебном мире. Ваня не разочарован. Перевертыш молчит, но встает, поднимаясь с пола лифта, подходя близко, как может – чтобы ничего не пропустить. То ли волнуясь за Ваню, то ли шпионя для Мораны.
– Знаешь, где найти жар-птицу? – прямо спрашивает Салтан. – Думаю, она улетела с тобой.
Он не думает, он знает – Ваня понимает еще раньше, чем Салтан успевает договорить. Ловушкой или хитрой игрой – ему нужно, чтобы Ваня рассказал добровольно, и от этого ему не хочется говорить. Он еще мало знает о ловушках и невольно оборачивается к перевертышу. Тот стоит, прислонившись к стене лифта, задумчиво кусает костяшки пальцев, и Ваня, и Салтан ждут, что он скажет – как мог бы сказать эксперт. Ване явно есть, чего опасаться – договор, подписанный кровью, никогда не оборачивался ничем хорошим в кино.