Иван Болотников (Часть 3)
Шрифт:
– Хуже, атаман... Измена на Дону.
– Измена?
– порывисто поднялся Болотников.
– Дело ли гутаришь, стрельче?
– Измена, - твердо повторил стрелец.
– В Самару тайком прибыли казаки раздорского атамана. Поведали, что с Дону вышла разбоем бунташная голытьба.
– Раздорский атаман Васильев упредил воеводу?!
– Упредил. Почитай, недель семь назад.
– Собака!
– хрипло и зло выдавил Болотников.
Есаулы огрудили атамана, взъярились:
– Христопродавец!
–
Разгневанный Болотников заходил вдоль шатра. Богдан Васильев, донской атаман, выдал стрельцам голытьбу-повольницу! Ох как прав оказался Федька Берсень, гутаря о том, что разбогатевшие домовитые старшины точат ножи на воинственную и дерзкую вольницу.
– Имена казаков ведаешь?
– Прискакали трое: Пятунка Лаферьев, Игнашка Кафтанов и Юшка Андреев.
– Знаю таких казаков, - кивнул Мирон Нагиба.
– Блюдолизы, вечно подле домовитых крутились.
– Как опознал, стрельче?
– А я тогда в Воеводской избе был, атаман. Караулил в сенцах, а дверь-то настежь. Жарынь! Воевода к тому ж во хмелю пребывал, все громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.
– Добро, стрельче, возьмем тебя в казаки. А теперь ступай, недосуг мне... Черна весть. Есаулы, скликайте круг!
На кругу Болотников ронял сурово:
– Подлая измена на Дону, други! Богдашка Васильев продал нас боярам. Надумал, собака, извести голутвенных. Голытьба ему - поперек горла. Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались. Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в спину вольного казачества!
И загудело, забесновалось тут казачье море. Гнев опалил лица, гнев выхватил из ножен казачьи сабли.
– Смерть Васильеву!
– яро выплеснула из себя повольница.
– Смерть, други! Казним лютой смертью!
– продолжал Болотников. Завтра же снимемся с Луки и пойдем на Дон. Худое будет наше товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам не кинем. Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса, в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть, вина не припить, зипунов не износить. Так ужель с братьями своими не поделимся, ужель друг за друга не постоим? Зипуны и хлеб ждет все Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!
– На Дон, батька!
– мощно грянула повольница.
Выступили на челнах, стругах и конно.
– Доплывем до Камышинки, а там Раздорский шлях рядом, - сказал Болотников.
– А коль стрельцов повстречаем?
– Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят - конница прикроет. Прорвемся, други!
По Усе растянулся длинный караван из челнов и стругов. Миновав устье, вышли на волжское приволье.
Иван плыл на головном струге. Высокий нос судна украшал черного мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же, на кичке, стояли медные
Распущенные шелковые алые паруса туго надуты. Попутный ветер, весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.
Атаманский ковровый шатер - на корме. Распахнув кафтан, Иван стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.
Быстро и весело летят челны и струги. А над Волгой - протяжная, раздольная песня:
Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,
Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,
Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,
Дубравушки зеленые, дубы столетние...
Подхватил и Болотников казачью песню, подхватили есаулы. И загремела, распахнулась Волга! И полетела удалая былинушка над голубыми водами, над золотыми плесами да над крутыми берегами, устремляясь к соколиным утесам.
Прощай, Жигули!
Прощай, богатырские кручи!
А левым берегом бежала конница. Мелькали копья, лохматые гривы ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.
– Степью пахнет, батька, - завистливо поглядывая на вершников, блаженно крякнул Нечайка.
– А не сменить ли нам казаков?
– ступил к атаману Васюта Шестак.
Болотникова и самого подмывало в степное приволье.
– Сменим... Гребцы, примай к берегу!
– Любо, батька!
– возрадовались есаулы.
Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.
– Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, - повелел Болотников.
Высыпали на берег, замахали шапками наездникам, державшимся в полуверсте. Каждый был одвуконь, имея в запасе проворную горбоносую басурманскую лошадь.
С атаманом и есаулами очутился и Первушка. Ему не терпелось взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим казаком.
Сменили вершников и легким наметом поскакали вдоль крутояра. Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.
– Эге, да ты и впрямь удалец, - похвалил парня Болотников.
Первушка раскраснелся, огрел плеткой коня и полетел впереди станицы.
Есаулы рассмеялись:
– Ишь, как Гаруня наловчил сына.
– Славный детина.
– Вот и еще Дону казак!
А далеко влево простиралась степь. Серебрились длинные макушки ковыля, тонули в буйных зарослях чернобыла и табун-травы буераки, увалы и лощины, маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили в ясном бирюзовом небе коршуны.
Болотников полной грудью вдыхал запахи трав, любовался степной ширью, и на душе его становилось все светлей и радостней. Степь оживила, влила новые силы. Он бодро и весело глянул на есаулов, молвил:
– Пригоже в степи, други.