Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
С улицы вдруг послышались шумные голоса, кто-то гулко, по-разбойному забухал в калитку.
— Открывай, хозяин!
— Будет спать-ночевать!
— Впущай, да живо!
В страхе перекрестился, заметался по чулану.
«Кто бы это, господи!.. А куды ж деньги?»
— Впущай, хозяин! Ворота сымем!
Раздумывать было некогда. Сгреб деньги в опару, кушак запихал в ларь с мукой и поспешил вниз. Навстречу, по лесенке, поднимался встревоженный Гаврила.
— Чуешь, Евстигней Саввич?
— Чую. Кого это нелегкая? Буди
— Поднялись мужики.
Впятером вывалились из подклета. За воротами горланила толпа — буйная, дерзкая, неотступная.
— Навались, ребятушки! Неча ждать.
Евстигней стал средь двора, слюдяной фонарь плясал в руке. Молвил тихо:
— Что делать будем, мужики? Разбойный люд прет. Животы [181] пограбят.
Гаврила выхватил из-за кушака пистоль.
— Огнем встречу.
Но Изоська перехватил его руку.
181
Живот — имущество, богатство.
— Остынь. Их тут целая ватага. Сомнут.
Затрещали ворота. Евстигней, поняв, что лихие вотвот окажутся на дворе, шагнул ближе, окликнул осекшимся голосом:
— Кто будете, милочки?… Я щас.
— A-а, проснулось, красно солнышко.
— Скоморохи мы, впущай! Скрозь промокли.
Евстигней шагнул еще ближе.
— Ай проманете, милочки. Не скоморохи.
— Ну-ка сыпь ему в ухи, ребятушки!
На какой-то миг все смолкло, но затем дружно загудели дудки и волынки, загремели тулумбасы [182] . И вновь наступила тишина.
182
Тулумбас — старинный ударный музыкальный инструмент, род литавр.
— А лйха не будете чинить? — вновь недоверчиво вопросил Евстигней.
— Как приветишь, хозяин. Да впущай же!
— Щас, милочки, щас, родимые.
Откинул засов, и тотчас перед ним вздыбился, рявкнув, матерый медведь. Евстигней ошалело попятился. «Помилуйте, крещеные!» — хотелось ему выкрикнуть, но язык онемел.
— Да ты не пужайся, хозяин. Он у меня смирный, — прогудел из калитки могутный детина.
Двор заполнился пестрой, крикливой толпой, которая разом повалила в подклет. К Евстигнею шагнул Гаврила.
— Тут их боле двух десятков. Куды эту прорву?
Евстигней, приходя в себя, буркнул, утирая со лба испарину:
— Эк ночка выдалась… Поглядывай, Гаврила.
В подклете опасливо глянул на зверя; тот топтался в углу. У медведя подпилены зубы, сквозь ноздри продето железное кольцо с цепью, которую придерживал вожак — рыжий, большеротый мужик в армяке.
Скоморохи кидали
— Покормил бы, хозяин, — сказал вожак.
— С каких шишей, милочки? Сам на квасе.
— Поищи, хозяин. Нам много не надо. Хлеба да капустки — и на том спасибо.
— Бесхлебица ныне. Голодую.
Вожак повернулся к ватаге.
— Слышали, веселые? Оскудел хозяин. Ни винца, ни хлеба. Не помочь ли, сирому?
— Помочь, помочь, Сергуня!
— А ну глянем, веселые. Ломись в подвалы!
К Евстигнею подскочил Гаврила, пистоль выхватил. Но Евстигней дернул его за рукав, поспешно закричал:
— Стойте, стойте, милочки!.. Пошто разбоем? Чай, не басурмане какие, так и быть поднесу. Найду малу толику.
— Вот это по-нашему. Неси, хозяин!
Ватага уселась за столы, а Евстигней поманил Гаврилу.
— Помогай, милок.
— А Варька? Подымусь, кликну.
— Не, пущай носа не кажет. Ох, разорят меня, нечестивцы. Эку ораву накормить надо.
Вздохнул скорбно, однако и снеди принес, и медку бражного поставил.
«Хоть бы так обошлось. Народ лихой. В соседней вотчине, чу, боярские хоромы порушили, животы пограбили, а боярина дегтем вымазали — да в кучу назема. Уж не те ли самые? Упаси, господь!»
Слушал, поддакивал, ходил со смирением. Раза два поднимался наверх, ступал к горнице, ловил ухом богатырский храп.
«Крепок на сон Федотка. Изрядно винца-то хлебнул, вот и сшибло».
Веселые начали укладываться на ночлег; валились на пол, заполнив подклет. Вожака Евстигней позвал наверх.
— В горнице-то повадней будет, милок. Тут, правда, у меня мужичок проезжий. Вишь, как разливает. Поди, не помешает?
— Мужик-то? Чудишь, хозяин. Наш Филипп ко всему привык. — Сергуня широко зевнул и повалился на лавку. Сыто, разморенно молвил: — Толкни на зорьке.
Евстигней вышел из горницы и столкнулся в дверях с Федоткиными мужиками.
— А нам куды? В подклете ступить негде, — сказал Изоська.
Евстигней малость подумал и ткнул перстом себе под ноги.
— Вот тут и заночуем. И я с вами. Щас овчину брошу. Ладно ли?
Мужики согласно мотнули бородами: и Федотка рядом, и хозяин с ними.
Евстигней поднялся, когда загуляла заря и робкий свет пробил сумрак сеней. На дворе горланили петухи.
«Пора вожака подымать, неча дрыхнуть».
Сергуня вставал тяжко, зевал, тряс головой.
— Чару бы, хозяин.
— Налью, милок, налью.
Опохмелившись, Сергуня спустился в подклет, принялся расталкивать ватагу.
— Вставай, веселые. В путь!
Снялись быстро, знать, и впрямь торопились.
— Прощевай, хозяин. Добрые мы седни, порухи чинить не будем. Не поминай лихом, — молвил на прощание Сергуня.
— С богом, с богом, милочки.
Когда вымелись со двора, спросил Гаврилу:
— С чего бы им поспешать? Не ведаешь, Гаврила?