Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
— Осквернил трапезу!..
Федора поднялась, а за ней и другие бабы.
— Прощай, хозяин. Нет в твоем доме благочестия.
Повалили к выходу. Евстигней всполошился, растопырил руки, не пропуская пророчиц к дверям.
— Простите служку моего прокудного. Вахлак он и недоумок, батожьем высеку. Погости, Федора, в горницу тебя положу, отдохни, пророчица.
Федора была непреклонна.
— Не суетись, хозяин. Уйдем мы. Скверна в твоем доме.
— Денег отвалю. Останься!
— Прочь, богохульник!
Федора гордо вздернула плечом и вышла из избы. Евстигней проводил
Заходил вокруг стола, заохал. Такого убытка давно не ведал. Надо же так оплошать, кажись, сроду полушки не пропадало, а тут, почитай, на полтину нажрали. Экая напасть!
На дворе горланил песню Гаврила. Евстигней взбеленился, выскочил на крыльцо. Гаврила развалился на телеге. Задрав бороду и покачивая ногой в лапте, выводил:
У колодеза у холодного, Как у ключика гремучего Красна девушка воду черпала…— Гаврила!
Стеганул мужика плетью. Тот подскочил на телеге, выпрямился. Глаза мутные, осоловелые.
— Ты че, Саввич?
— Убить тебя мало! Дурья башка. Пошто Федору тискал?
— А че не тискать, — осклабился Гаврила. — Ить баба. Че ей будет-то? Баба — не квашня, встала да пошла, хе…
Евстигней затряс кулаком перед самым носом Гаврилы.
— Фефела немытая, юрод шелудивый! Все дело спортил, остолоп!
Ткнул Гаврилу в медный лоб, сплюнул и пошел к избе. На крыльце обернулся.
— Ступай на конюшню!
Гаврила, поддернув порты, завел новую песню и побрел к лошадям, а Евстигней уселся на крыльцо, тяжело вздохнул. Худ денек, неудачлив. Привел же дьявол эту пророчицу, до сей поры в глазах мельтешит. Ух, ядрена да смачна!
Вот уже год жил Евстигней без бабы. Степанида сбежала в царево войско да так и не вернулась. Загубили в сече татары. И что сунулась? Бабье ли дело с погаными воевать. Так нет, в ратный доспех облачилась.
Мимо прошмыгнула с бадейкой Варька. Понесла объедки на двор. Вернулась веселая, разрумянившаяся.
— Петух, что ли, клюнул? — хмуро повел на неё взглядом Евстигней.
— Гаврила озорничает, — рассмеялась Варька.
— Коней-то чистит ли?
— Не. На сене дрыхнет.
— На сене?… Ну погоди, колоброд.
Евстигней осерчало поднялся с крыльца. Совсем мужик от рук отбился.
— А и пущай, — простодушно молвила Варька. — Пущай дрыхнет. Кой седни из него работник, Евстигней Саввич?
— Как это пущай? Да ты что, девка, в своем ли уме?
Евстигней с каким-то непонятным удивлением посмотрел на Варьку. Та улыбалась, сверкая крепкими, белыми, как репа, зубами. Колыхалась высокая грудь под льняным сарафаном. Ладная, гибкая, кареглазая, она как будто нарочно дразнила хозяина.
«А что мне Федора? — внезапно подумалось Евстигнею. — Баба зловредная и гордыни через край. Про таких в Москве в лапти звонят.
Евстигней огладил бороду и, забыв про Гаврилу, молвил:
— Ты вот что… Поди-ка в горницу.
Варька тотчас ушла, вскоре поднялся в белую избу и Евстигней. Открыл кованый сундук, достал из него красную шубку из объяри [206] .
— Получай, Варька. Носи с богом.
Варька растерялась. Что это с хозяином сегодня? Чудной какой-то. То пророчиц начнет потчевать, то вдруг дорогую шубку ей предлагает. Уж не насмешничает ли?
— Не надо, Евстигней Саввич. Мне и в сарафане ладно.
— Ну-ка облачись.
206
О б ъ я р ь — шелковая струйчатая ткань с золотой или серебряной нитью.
Варька продела через голову шубку и, задорно блестя глазами, прошлась по горнице.
— Ай да Варька, ай да царевна! — в довольной улыбке растянул рот Евстигней. Подошел к девке, облапил. Варька на миг прижалась всем телом, обожгла Евстигнея игривым взглядом, и выскользнула из рук.
Евстигней засопел, медведем пошел на Варьку, но та рассмеялась и юркнула за поставец.
— Чевой-то ты, Евстигней Саввич?
— Подь ко мне, голуба. Экая ты усладная, — все больше распаляясь, произнес Евстигней, пытаясь поймать девку. Но Варька, легкая и проворная, звонко хохоча, носилась по горнице.
— А вот и не пойду! Не пойду, Евстигней Саввич!
Евстигней подскочил к сундуку, рванул вверх крышку. Полетели на Варьку кики, треухи, каптуры [207] , летники, телогрейки и шубки, чеботы, башмаки и сапожки. И все шито золотом, низано жемчужными нитями и дорогими каменьями.
— Все те, Варька. Все те, голуба!
Варька перестала смеяться, зачарованно разглядывая наряды. Евстигней тяжело шагнул к ней, стиснул, впился ртом в пухлые губы. Варька затихла, обмерла, а Евстигней жадно целовал её лицо, грудь, шарил руками по упругому, податливому телу. Затем поднял Варьку и понес на лавку. Положил на мягкую медвежью шкуру.
207
К а п т у р — зимний головной убор женщин.
— Люба ты мне.
Но Варька вдруг опомнилась, соскочила с лавки и метнулась к двери.
— Ты что?… Аль наряду те мало? Так я ишо достану, царевной тебя разодену.
— На надо мне ничего, Евстигней Саввич.
— Не надо? — обескураженно протянул Евстигней. — А что те, голуба, надо?
— Под венец хочу, — молвила Варька и вновь, звонко рассмеявшись, выбежала из горницы.
На другой день Гаврила ходил тихий и понурый, кося глазом на хозяйский подклет. Там пиво, медовуха и винцо доброе, но висит на подклете пудовый замок. А голова трещит, будто по ней дубиной колотят.