Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
— Ищут кого-то, — молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. — Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе побега.
— Ростовского владыку уведомил?
— Может, и так.
— А сам? Сам чего стрельцов, не таишься? Тебя ж князь Телятевский по всей Руси сыскивает.
— Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на север подался. Не ждут меня здесь.
Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми щетинистыми бровями
— Фролка! — позвал старик. — Фролка!.. Куды убрел, гулена.
— Никак, слепец, — негромко молвил Васюта.
— Слепец, чадо, — услышал старик и приблизился к парням. — Поводыря мово не видели?
— Не видели, отец, — сказал Болотников.
— Поди, к храму убрел, — незлобиво произнес старик, присаживаясь к парням на завалину. Подтолкнул Болотникова в плечо, спросил:
— Так ли в Московском уезде звонят?
Иванка с удивлением глянул на старика.
— Как прознал, что я из-под Москвы?
— Жизнь всему научит, чадо. Ты вон из-под града стольного, а друг твой — молодец здешний.
Парни еще больше поразились. Уж не ведун ли слепец?
— Ведаю, ведаю ваши помыслы, — улыбнулся старик. — Не ведун я, молодшие.
Парни переглянулись: калика читал их мысли. Вот тебе и слепец!
— А слепец боле зрячего видит, — продолжал удивлять старик. — Идемте в избу, чать, притомились с дороги.
— Прозорлив ты, старче, — крутнул головой Болотников.
Калика не ответил и молча повел парней в избу. Там было пусто и убого, чадила деревянным маслом лампадка у закопченного образа Спаса. На столе — глиняный кувшин, оловянные чарки, миски с капустой, пучок зеленого луку.
— Воскресение седни. Можно и чару пригубить. Садись, молодшие.
— Спасибо, отец. Как звать-величать прикажешь? — вопросил Иванка.
— Меня-то? А твое имя хитро ли?
— Куда как хитро, — рассмеялся Болотников. — Почитай, проще и не бывает.
— Вот и меня зовут Иваном. Наливай чару, тезка… А в миру меня Лапотком кличут.
— Отчего ж так?
— Должно быть, за то, что три воза лаптей износил. Я ить, ребятки, всю Русь не единожды оббегал… Давайкось по малой.
Лапоток выпил, благодатно крякнул, бороду надвое расправил. Парни также осушили по чаре.
— Никак, один отец? — вопросил Иванка.
— Ой нет, сыне. У меня цела артель. К обедне убрели… Давай-кось еще по единой.
Видно, Лапоток зелену чару уважал, но не пьянел. Сидел прямо, степенно поглаживая бороду. Когда кувшин опорожнили, Лапоток поднялся и пошел в сени.
— Медовухи принесу.
Убрел без посоха, не пошатнувшись. Васюта любовно глянул вслед.
— Здоров, дед!
— Послушай меня, друже. Я схожу в город, а ты побудь здесь. Посиди с Лапотком, — сказал Иванка.
— Вместе пойдем. Ты города не знаешь.
— Ничего, тут не Москва.
— В драку не встревай. Ростовские мужики шебутные, — предупредил Васюта.
Иванка вышел на улицу. Пошагал слободой. Курные избенки прилепились к пыльной, немощеной дороге. За каждой избой — огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы мыленок.
Дорога стала подниматься к холму, на котором возвышалась деревянная крепость с воротами и стрельницами. Дубовые бревна почернели от ветхости, ров осыпался и обмелел; кое-где тын зиял саженными проломами; осела, накренилась башня с воротами.
«Худая крепость,
Затем шел Ладанной слободкой. Здесь уже избы на подклетах, с повалушами и белыми светелками; каждый двор огорожен тыном. Народ тут степенный да благочинный: попы, монахи, дьячки, пономари, владычные служки.
Чем ближе к кремлю, тем шумней и многолюдней. Повсюду возы с товарами, оружная челядь, стрельцы, нищие, скоморохи.
Но вот и Вечевая площадь. Иванка остановился и невольно залюбовался высоким белокаменным пятиглавым собором.
«Чуден храм, — подумал он. — Видно, знатные мастера ставили. Воистину люди сказывают: Василий Блаженный да Успение Богородицы Русь украшают».
Торг оглушил зазывными выкриками. Торговали все: кузнецы, бронники, кожевники, гончары, огородники, стрельцы, монахи, крестьяне, приехавшие из сел и деревенек. Тут же сновали объезжие головы [209] , приставы и земские ярыжки, цирюльники и походячие торговцы с лотками и коробьями.
Торговые ряды раскинулись на всю Вечевую площадь. Здесь же, возле деревянного храма Всемилостивого Спаса, секли батогами мужика. Дюжий рыжебородый кат в алой, закатанной до локтей рубахе бил мужика по обнаженным икрам.
209
Объезжие головы — выборные посадские люди, смотревшие за порядком на улицах.
— За что его? — спросил Иванка.
— Земскому старосте задолжал. Другу неделю на правеже [210] стоит, — ответил посадский.
Подскочил земский ярыжка. Поглазел, захихикал:
— Зять тестя лупцует, хе-хе. Глянь, православные!
Ростовцам не в новость, зато набежали зеваки из приезжих.
— Что плетешь? Какой зять?
— Обыкновенный. Не видишь, Селивана потчует. То Фомка — кат. Летось Селиванову дочку замуж взял.
— Да как же это? Негоже тестя бить, — молвил один из мужиков.
210
Правеж — править, взыскать. Ежедневное битье батогами несостоятельного должника, являвшееся средством принуждения к уплате долга. Чем больше был долг, тем длиннее срок правежа. В случае неуплаты долга по истечении срока правежа должники (за исключением служилых людей) отдавались в холопы истцу.
— А ему что. Ишь, зубы скалит. Ай да Фомка, ай да зятек!
Селиван корчился, грыз зубами веревку на руках.
— Полегче, ирод. Мочи нет, — хрипло выдавил он, охая после каждого удара.
— Ниче, тятя. Бог терпел и нам велел, — посмеивался Фомка.
Иванка пошел торговыми рядами: калачным, пирожным, москательным, сапожным, суконным, холщовым… В рыбном ряду остановился, пригляделся к торговцам. Мужики и парни завалили лотки сушеной, вяленой и копченой рыбой. Тут же в дощатых чанах плавал и живец, только что доставленный с озера: щука, карась, лещь, окунь, язь…