Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
После такого донесения сотник и вовсе изумился:
«Вот те и стрельцы! Донских воров привел с собой воевода».
Но все это надлежало проверить. Стрельцы в кабаке могли наболтать и напраслину. В тот же день Лукьян Потылицын разослал своих истцов по всему городу. Наказал:
— Ходите по площадям, кабакам и торговым рядам. Суйтесь повсюду, где толпятся воеводские стрельцы. Спаивайте вином. Доподлинно выведайте, что за служилые прибыли в крепость. Но чтоб таем, усторожливо.
Вскоре сотнику стало известно, что в город
Вечером Потылицын собрал на тайный совет своих доверенных людей. На совете порешили: схватить ночью одного из «стрельцов» и учинить ему пытку с огнем и дыбой. В пыточной были свои люди.
— Да похилей хватайте, чтоб после первого кнута все выложил, — предупредил сотник.
Воеводского стрельца повязали после полуночи, когда тот пьяненький пробирался от молодой, горячей вдовушки из Бронной слободки. Стрелец оказался и в самом деле неказистым: маленький, невзрачный, с реденькой белесой бороденкой. В пыточной ему развязали руки, вынули кляп изо рта и толкнули к палачу.
Стрелец непонимающе оглядел жуткий застенок. По углам, в железных поставцах, горели факелы, освещая багровым светом холодные сырые каменные стены. Вдоль стен — широкие приземистые лавки, на которых навалены ременные кнуты из сыромятной кожи и жильные плети, гибкие батоги и хлесткие нагайки, железные хомуты и длинные клещи, кольца, крюки и пыточные колоды. Подле горна с раскаленными до бела углями, стоит кадка с рассолом. Посреди пыточной — дыба, забрызганная кровью.
Стрелец угрюмо повел глазами на сотника, опустившегося на табурет, вопросил:
— Пошто в застенок привели? Какая на мне вина?
— А вот сейчас и изведаем. Как звать, стрельче?
— Пятунка, сын Архипов.
Сотник, прищурясь, вгляделся в стрельца.
— Молодой… Гулять бы да гулять.
— А и погуляю, — высморкавшись и обтерев пальцы о суконные порты, произнес Пятунка.
— А то, милок, будет от тебя зависеть. Может, погуляешь, а может, нонче и дуба дашь. Поведай-ка нам, служилый, как ты из донского казака в стрельца обернулся.
С тщедушного Пятунки разом весь хмель слетел.
«Ах, вот оно что, — мелькнуло в его голове. — Сотник что-то пронюхал».
Однако простодушно заморгал глазами.
— Чудишь, Лукьян Фомич. Я стрелец. На кой ляд мне казаки сдались.
— А не врешь?
— Ей-богу, — стрелец перекрестился.
Сотник кивнул палачу.
— А ну-ка, Адоня, всыпь ему пару плетей.
Кат тяжело шагнул к Пятунке.
— Сымай кафтан, стрельче.
Пятунка не шелохнулся.
— Стрелец я. Пошто плети?
— Сымай, сымай!
Адоня грубо толкнул стрельца, а затем сорвал с него темно-синий кафтан и белую полотняную рубаху. Пятунка забрыкался, но дюжий кат схватил его в охапку и пригвоздил к скамье, связав руки тонким сыромятным
Сотник поднялся с табурета и плюнул на спину Пятунки.
— Худосочен, служилый. У палача же рука тяжелая.
Давай-ка миром поладим. Рано тебе на тот свет. Поведай мне о донцах да атамане Федьке Берсене, и я тебя к вдовице отпущу.
— Стрелец я, — упрямо сжал губы Пятунка.
— А Федька кто?
— Такого не ведаю.
— Приступай, Адоня.
Палач взял с лавки кнут, дважды, будто разминаясь, рассек воздух, а затем широко отвел назад руку и с оттяжкой полоснул Пятунку по узкой худой спине.
Пятунка вскрикнул, зашелся от боли.
— То лишь запевочки, — хихикнул Адоня и стегнул Пятунку еще трижды, вырезая на спине кровавые, рваные полосы. Пятунка заскрежетал зубами.
«Щас проболтается. Много ли надо экому сверчку», — усмехнулся сотник и схватил Пятунку за волосы.
— Не люб кнут, стрельче? То-то же. Стоило страдать. Плюнь! Чать, жизнь-то дороже.
Голос Потылицына был елейно мягок.
— Адоня, подай-ка кувшин с вином. Опохмель донца, глядишь и полегчает.
Кат развязал Пятунке руки, налил из кувшина полную медную чару.
— Дуй, паря. Лукьян Фомич милостив.
Пятунка с великим трудом поднялся, глянул злыми глазами на палача и сотника, принял дрожащими руками чару, выпил.
— Ну, а теперь сказывай, милок.
— Стрелец я, Федьки не ведаю, — стоял на своем Пятунка.
Сотник озлился, выхватил у палача кнут и принялся хлестать непокорного донца.
— Не ве-е-даешь! Не ве-е-даешь!
Пятунка упал на холодный пол, а сотник все стегал и стегал, пока не услышал голос палача:
— Сдохнет, кой прок.
Потылицын опомнился, швырнул кнут. Кат прав: мертвый донец никому не нужен.
— Кропи казака, Адоня.
Палач зачерпнул из кадки ковш рассолу и начал плескать на кровавые раны. Пятунка закорчился.
— Лей, Адоня! Лей! — закричал сотник.
Но Пятунка лишь храпел и выплевывал изо рта кровь.
Отчаявшись что-нибудь выведать, сотник приказал палачу подвесить донца на дыбу. Но и на дыбе, с вывернутыми руками, ничего не сказал Пятунка.
— Жги его! Увечь! Ломай ребра! — наливаясь кровью, бешено заорал сотник.
В ход пошли хомуты и раскаленные клещи, тонкие стальные иглы и железные прутья.
Пятунка дергался на дыбе и хрипло выкрикивал:
— Стрелец я! Стрелец, душегубы!
А в потухающем сознании проносилось:
«Не выдам вольный Дон, не выдам Федьку. Атаман отомстит за мою погибель».
Слабея, выдавил:
— Собака ты, сотник. Зверь. Прихвостень боярский!
Потылицын толкнул палача к горну.
— Залей ему глотку!
Кат шагнул к жаратке, где плавился свинец в ковше. Опустив Пятунку на пол, Адоня вставил в его черный изжеванный рот небольшое железное кольцо, в затем вылил в горло дымящуюся, расплавленную жижу.