Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Пятунка, донской казак из Раздорной станицы, дернулся в последний раз и навеки застыл, унося с собой тайну.
Утром к городу прибыл торговый обоз. Купец, черный, косматый, сошел с подводы и, разминая затекшую спину, ступил к воротам.
— Пропущай, служилые!
Стрельцы и ухом не повели. Один из них молвил, позевывая:
— Больно прыткий… Рожа у тебя разбойная.
— Сам разбойник, — пообиделся купец. — Открывай ворота. Людишки мои чуть живы, да и кони приморились. Впущай!
Стрелец
— Ишь, плутень. На торг поспешает, служилых объегоривать… Издалече ли притащился?
— Издалече. С самой матушки Рязани. Воевода Тимофей Егорыч меня ждет не дождется. Товаров ему везу.
Услышав имя воеводы, стрельцы засуетились и кинулись к воротам.
— Так бы и говорил. А подорожную имеешь?
— При мне, служилые.
Купец вытянул из-за пазухи грамоту, и стрельцы открыли тяжелые, окованные железом ворота. Старшой глянул в подорожную, но кудрявые строчки двоились и прыгали перед мутными глазами. Так и не осилил. Махнул рукой.
— Проезжай, торгуй с богом.
Пять подвод в сопровождении оружных людей с самопалами въехали в город. У стрелецкой избы пришлось остановиться: купца позвал к себе сотник Потылицын, которого уже известили о торговом обозе.
— Из Рязани пожаловал? Так-так… А что везешь? — пытливо вопросил сотник.
— Да всего помаленьку, — уклончиво ответил купец и замолчал, упершись тяжелыми руками о колени.
— И воеводу нашего ведаешь?
— Да как же не ведать, мил человек. В Рязани наши дворы обок, — с гординкой произнес купец.
— А чего в эку даль пустился? Нас купцы не шибко жалуют.
— Вестимо. Плохо до вас добираться, лиходейство кругом. Но прытко Тимофей Егорыч просил. Новому городу-де без товаров худо. Вот и потащился. Да и воеводу-старика охота потешить.
— Старика? — еще более сузив глаза, протянул сотник. — Околесицу несешь, купец. Нашему воеводе и сорока нет.
— Да ты что, служилый! Грешно над воеводой смеяться. У него сыны твоих лет.
— Моих лет? — Потылицын и вовсе оторопел. Голову его осенила страшная догадка, и от этого он разом взопрел, будто сунулся в жаркую баню.
— Моих лет, речешь?… А кой из себя, воевода?
Купец недоуменно глянул на сотника, пожал плечами.
— Волосом рыжеват, плешив, борода клином…
Купец не успел досказать, как Потылицын сорвался с лавки и пнул ногой дверь в пристенок.
— Степка! Кличь ко мне десяцких!
Ступил к купцу, жарко задышал в лицо.
— В самую пору явился, в самую пору! То-то, мекаю, воевода на ухарца схож. Никакой в нем знатности. Вот топерича он у меня где, самозванец!
Сотник стиснул тяжелый кулачище, а купец, ничего не понимая, захлопал на Потылицына глазами.
— Энто как же, батюшка?… Ведь то поклеп на Тимофея Егорыча. Вельми он родовит. Дед его у Ивана Грозного в стольниках ходил… Кой самозванец? Воевода при мне
— Выступил да сгинул. Воровской атаман Федька Берсень ему башку смахнул и сам воеводой объявился. Уразумел?
Купец ошарашенно попятился от сотника, перекрестился в испуге.
— Экое злодейство… Четвертовать надлежит лиходея.
— В Москву повезем. Пущай сам государь Федьку четвертует, — злорадно молвил сотник.
Воровского атамана надумали схватить ночью. Днем же Федьку сотник брать не решался: с атаманом была большая ватага повольников-донцов.
— Федьку в железа закуем, а гулебщиков живота лишим. Они нонче все пьяные, управимся, — сказал «собин-ным людям» Потылицын.
— А с дружками Федькиными как? — вопросил один из десяцких.
— И дружков в железа. То Федькины есаулы. Ивашку и Ваську повезем вкупе с атаманом.
Потылицын ликовал: завтра он отправит закованных бунтовщиков в стольный град. И сам поедет. Царь щедро вознаградит. И не только деньгами, а, возможно, за радение и в дворяне пожалует. Может так случиться, что возвернется он в крепость самим воеводой.
А Берсень тем временем сидел в Воеводской избе. Распахнув бархатный кафтан, мрачно взирал на конопатого длинногривого подьячего, который монотонно доносил:
— Торг обезлюдел. Купцы и приказчики лавчонки закрыли и по домам упрятались. А все оттого, что стрельцы на торгу озоруют, денег не платят и многи лавки разбоем берут. Гиль в городе, батюшка… Служилые бражничают, караульной службы не ведают. И всюду блуд зело великий. Стрельцы твои по ночам девок силят. Врываются в избы благочестивых людей, кои достаток имеют, и волокут девок в кабак. Ропот идет, батюшка…
«Кабы один ропот, — огневанно думал Федька. — Тут и вовсе худое замышляют. Купцы и приказчики, чу, грамоту царю отписали. Вот то беда!»
Другой день Федька невесел: Болотников доставил черную весть. Может статься, что грамота попадет самому Годунову. Тот пришлет в крепость своих людей да приставов, и тогда прощай воеводство. Но то будет еще не скоро. Месяц, а то и более не прибудут Борискины люди. Надо выставить на дороге заставу. Самому же пока сидеть в крепости и потихоньку готовить казаков к походу. Потребуются деньги, оружие и кони…
А подьячий все заунывно бубнил и бубнил:
— Бронных дел мастера намедни просились. Железа им надобно, мечи и копья не из чего ладить. Недовольствуют. Надо бы за железом людишек снарядить.
Скрипнула дверь, на пороге показался Викешка.
— Прости, воевода. Десяцкий Свирька Козлов по спешному делу.
— Что ему?
— Не ведаю. Одному тебе хочет молвить. Спешно, грит.
— Впусти.
Десяцкий, длинный черноусый стрелец в красном суконном кафтане, низко поклонился воеводе и покосился на подьячего.