Иван Болотников Кн.1

Замыслов Валерий Александрович

— Сама ли пекла, девка? Не матушка ли Домна Власьевна тесто месила, да не она ли в печь ставила?

— Сама, Настасья Карповна.

— Ну, а коль сама, молви нам, что можно хозяйке из муки сготовить? — пытала девку Настасья.

— Всякое, Настасья Карповна. Первым делом, хлеб ржаной да пшеничный. Из муки крупитчатой выпеку калачи, из толченой — калачи братские, из пшеничной да ржаной — калачи смесные. Напеку пирогов, Настасья Карповна, подовых из квасного теста да пряженых. Начиню их говядиной с луком, творогом да с яйцами…

— Так-так, девка.

А сумеешь ли мазуньей казака накормить?

— Сумею, Настасья Карповна! Тонехонько нарежу редьки, надену ломтики на спицы и в печи высушу. Потом толочь зачну, просею через сито и патоки добавлю, перчику да гвоздики. И все это в горшок да в печь!

— Любо! — закричали гостюшки, поглядывая на сулею с горилкой, к которой еще не приступали: за главного козыря была смотрилыцица, и только после её сигнала можно было пропустить по чарочке. Но та знай невесту тормошит:

— И как муку сеять и замесить тесто в квашне, как хлеб валять и печь, как варить и готовить всяку еду мясную и рыбную ты, девка, ведаешь… Да вот по дому урядлива ли? Не срамно ли будет к тебе в избу войти?

— Не срамно, Настасья Карповна. Все вымою, вымету, и выскребу. В грязное погодье у нижнего крыльца сено или солому переменю, у дверей же чистую рогожинку или войлок положу. Грязное же прополоскаю и высушу. И все-то у меня будет чинно да пригоже, чтоб казак мой как в светлый рай приходил.

— Любо! — вновь крикнули донцы, и все глянули на смотрилыцицу: хватит-де невесту мучать, Настасья. Не девка — клад!

Сдалась смотрилыцица.

— Доброй женой будешь князю Василию. За то и чару поднять не грех, казаки.

И подняли!

После малого застолья довольные сват, сваха и гости пошли к жениху. Григорий же Матвеич, оставшись с дочерью, умиротворенно промолвил:

— Ну, мать, теперь готовь свадебку.

— Да, поди, допрежь сговор, отец. С чего ты вдруг заторопился?

Поспешить со свадьбой упросил есаула Болотников: родниковцы надумали идти в поход, да помешала Васютина женитьба.

— Велишь обождать две недели. Долго-то, Григорий, засиделись мы в Раздорах. От всей станицы просьба великая — не тяни со свадьбой!

Соломе были хоть и не по сердцу такие речи, но на сей раз он не очень упирался. Понимал: как ни тяни, как ни удерживай, а дочь выдавать придется. Да и станица просит.

— Ладно, Болотников, поспешу. Но свадьбу буду играть по стародавнему обычаю. Потешу Любаву в последний раз. Но для того помощь нужна, Иван. Для свадьбы много всего надо. А прежде всего — хлеба да вина. Без пирогов и чарки за столы не сядешь.

— Раздобудем, — твердо пообещал Болотников.

В тот же день сотня родниковцев выехала в степь. Повел её Мирон Нагиба. Два дня пропадали донцы и наконец веселые, крикливые, опьяненные вылазкой и степью, прибыли в Раздоры.

— Повезло, батько! В степи с купцами заморскими столкнулись. Из Казани шли. Пришлось тряхнуть купчишек. Глянь, какой обоз захватили.

Болотников глянул и похвалил казаков:

— Удачен набег. Есть чем молодых поздравить.

Посаженным

отцом Васюты согласился быть дед Гаруня, а посаженной матерью — Настасья Карповна. Правда, по обычаю смотрилыцицы не ходили в посаженных, но лучшей «матери» казаки не сыскали. Тысяцким донцы выкликнули Федьку Берсеня, а меньшими дружками — Нечайку Бобыля да оправившихся от ран Юрко и Деню. Наиболее степенные казаки были выбраны в «сидячие бояре». Молодые же угодили в «свечники» и «каравайники». Ясельничим, по воле родниковского круга, стал есаул Мирон Нагиба. Он должен был оберегать свадьбу от всякого лиха и чародейства.

А в доме Григория Соломы хлопотали пуще прежнего. Досужие казачки, пришедшие к Домне Власьевне на помощь, выметали, скребли, мыли и обряжали избы, варили, жарили, парили и пекли снедь, готовили на столы пиво, меды, вина.

Вскоре пришел час и девичника. Любава, собрав подружек, прощалась с порой девичьей. Закрыв лицо платком, пригорюнившись, пела печальные песни. Глянув на мать, запричитала:

— Матушка, родимая! Чем же не мила тебе стала, чем же душеньке твоей не угодила? Иль я не услужлива была, иль не работница? Аль я сосновый пол протопала, дубовы лавки просидела?…

Домна Власьевна всхлипывала да молчала. Девки же, расплетая Любавину косу, приговаривали:

— Не наплачешься за столом, так наревешься за муженьком. Погорюй, погорюй, подруженька.

— Уж не я ли пряла, уж не я ли вышивала? Не отдавай, матушка, моё дело-рукодельице чужим людям на поруганьице, — еще пуще залилась слезами Любава.

— Пореви, пореви, подруженька. Пореви, краса-девица. День плакать, а век радоваться, — говорили девки, распуская невестины волосы по плечам.

В сенцах вдруг послышался шум; распахнулась дверь, и в светлицу вступил добрый молодец, принаряженный малый дружка Нечайка Бобыль. Поклонился Домне Власьевне, поклонился Любаве, поклонился девкам и молвил:

— Молодой князь Василь Петрович кланяется молодой княгине Любаве Григорьевне и шлет ей дар.

Любава поднялась с лавки, поклонилась дружке и приняла от него шапку на бобровом меху, сапожки красные с узорами да ларец темно-зеленый. Шапка да сапожки Любаве понравились, однако и виду не подала, продолжая кручиниться.

— А что же в ларце, подруженька? — спросили девки.

— Ох, не гляжу, не ведаю. Не надо мне ни злата, ни серебра, ни князя молодого, — протяжно завела Любава.

— Открой, открой, подруженька! — закричали девки.

Любаве же самой любопытно. Подняла крышку и принялась выкладывать на стол украшения: перстни, серьги, ожерелье… Девки любовались и ахали:

— Ай да перстенек, ай да сережки!

Но вот девки примолкли: Любава вытянула из ларца тонкую, гибкую розгу.

— А это пошто?… — осердилась Любава и обернулась на застывшего у дверей Нечайку.

Дружка ухмыльнулся и важно, расправив богатырскую грудь, пробасил:

— А это, княгинюшка, тебя потчевать.

— Меня?… За какие же грехи?