Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Мужики гоготнули. Приказчик, не удостоив ответом Афоню, крякнул, вскинул бороденку и сказал строго:
— Нам тут рассусоливать неча. Айда, мужички, на гумно. Дела ждут.
Бобыли и сыны крестьянские нехотя потянулись за приказчиком. Рядом с Калистратом находился и Мокей, косясь злыми глазами на Иванку. Болотников, сцепив кулаки, шел среди парней и думал: «Столкнемся ночью, либо в лесу на узкой тропе — не разминемся. А там господь рассудит — кому еще землю топтать».
Княжье гумно — на краю села, возле ярового поля. Обнесено крепким высоким
В первый же день после грозы приказчик зашел в амбар и ахнул: дождь просочился через крышу и подмочил зерно в двух ларях. Почитай, четей пять пропало. Добро еще князь не проведал!
Калистрат тут же приказал Мокею убрать из ларей сырое зерно и спрятать его подальше От строгого господского взора.
Приказчик подвел мужиков к амбару и ткнул перстом в сторону крыши.
— Подновить кровлю, сердешные, надо. Берите топоры и ступайте в лес.
«Вот торопыга. Отчего сразу про топоры не сказал», — недовольно покачал головой Афоня, возвращаясь в свою избенку.
Проходя мимо крепкой, срубленной в два яруса приказчиковой избы, бобыль столкнулся с веснушчатой, розовощекой девкой в льняном сарафане. На крыльце размахивала руками и истошно кричала дородная высокая баба — супруга Калистрата.
— Чево, дуреха, встала! Лови касатушку мою. Мотри, сызнова сбежит любимица моя, а ей цены нет. Лови-и-и!
Девка метнулась за огненно-рыжей кошкой, споткнулась на дороге и шлепнулась в мутную лужу.
Баба еще пуще заголосила. Афоня усмехнулся и побрел дальше. Приказчикову супругу знали на селе придурковатой, недалекой. Любила баба поесть, поспать. Была лентяйкой, каких свет не видел. Жила с причудой: развела в своей горнице десятка полтора лохматых кошек, которые были ей дороже дитя родного. Калистрат поначалу бил неразумную бабу, потом плюнул, махнул на все её затеи рукой и стал почивать в нижней горнице.
Афоня, раздумывая, брел по дороге, а потом смекнул: «Дунька-кошатница глуповата. Принесу ей своего кота и о грамотках сведаю».
В лесу Калистрат показал мужикам место, где можно вырубать сосну. Застучали топоры, со стоном западали на землю длинноствольные деревья, приминая под собой мшистые кочи и дикое лесное разнотравье. Тут же обрубали сучья, сосну рассекали на части, грузили на телеги и вывозили на гумно.
Калистрат суетился возле мужиков, торопил:
— Поспешайте, сердешные. Вечером бражкой угощу.
После полудня, сгрузив с телеги бревна, Иванку и Афоню позвал на гумно приказчик.
— Подсобите, ребятушки, кули с зерном в ларь перетащить.
Бобыль и Болотников вошли в амбар. Во всю длину сруба в два ряда протянулись наполненные золотистым зерном лари. Шмоток присвистнул.
— Мать честная! Хлебушка на всю вотчину хватит, а-яй!
«Вот где наши труды запрятаны. А князь последние крохи у селян забирает. Здесь и за три года мужикам
— Борзей, борзей, ребятушки. Чего встали? Ссыпайте кули.
Мужики пересыпали зерно в порожний ларь и сразу же приказчик заторопил их снова в лес, а сам проворно закрыл ворота на два висячих замка.
К вечеру, возвращаясь из леса и увидев, что приказчик остался с плотниками на княжьем гумне, Шмоток покинул Иванку и шустро засеменил к своей избенке.
Войдя в горницу, вытащил за хвост из-под печи кота, но тотчас отпустил и горестно завздыхал:
— Уж больно ты неказист, Василий. Телесами худ, ободран весь. Ох, уж нет в тебе боярского дородства. Экий срамной…
— Что с тобой приключилось, батюшка? — в недоуменье вопросила Агафья.
Шмоток не ответил, опустился на лавку, поскреб пятерней затылок, поднял перст над головой, лукаво блеснул глазами и вышмыгнул во двор.
— Спятил, знать, Афонюшка мой, — в испуге решила Агафья и выбежала вслед за супругом. Но того и след простыл.
Вскоре Афоня с мешком постучался в приказчикову избу. Спросил матушку Авдотью у появившейся в дверях дворовой девки.
— Занемогла наша матушка. Притомилась, в постельку слегла, — ответила девка.
— Сичас её мигом выправлю. Поведай Авдотье, что я ей знатный гостинчик принес.
Девка кивнула и затопала по лесенке в светелку. Оставшись один, Афоня обшарил вороватым взглядом горницу, заглянул за печь, под лавки, но заветного сундучка не приметил.
«Неужто в княжьем терему грамотки запрятаны?» — сокрушенно подумал Шмоток.
— Велено ступать наверх, — сказала бобылю девка.
Шмоток открыл дверь и ошалело застыл на пороге, забыв по обычаю сотворить крестное знамение. Афоню оглушил дикий кошачий вой. На полу сцепились две откормленные серые кошки, другие скакали по лавкам, выглядывали с печи, с полатей, носились друг за дружкой.
Авдотья преспокойно, скрестив пухлые руки на круглом животе, восседала в деревянном кресле, подложив под ноги пуховичок. Она в летнике голубого сукна, на голове плат малиновый. Глаза сонные, опухшие.
Баба зевнула, широко раскрыв рот, и тихо проронила:
— Помяни, осподи, царя Давида и всю кротость ево… Чего тебе, мужичок?
На столе чадит сальная свеча в железном шандале.
Афоня пришел в себя и глянул по сторонам. Екнуло сердце: в правом углу, под киотом с угодниками, стоял железный сундучок.
Бобыль сдернул шапку с головы, швырнул её на сундучок, перекрестился.
Авдотья икнула — только что обильно откушала — и прибавила голос на мужика:
— Пошто святое место поганишь, нечестивец?
— Чать не икона, матушка Авдотья. Пущай полежит мой колпак на сундучке.
— Ишь, чего удумал. Там дела княжьи, а он свой колпак дырявый…
— Уж ты прости меня, непутевого, матушка. Я ведь запросто, по-мужичьи… Кошечку-голубушку тебе в подарок принес, — с низким поклоном высказал Афоня и убрал шапку с сундучка.