Иван Болотников Кн.1

Замыслов Валерий Александрович

Пятидесятник надел на себя кафтан, пристегнул саблю, сунул за рудо-желтый кушак пистоль и вышел из избы.

— Пронеси беду, святой угодник Николай. Ужель из ватаги Федьки кого заприметили? — забеспокоился Матвей.

Вскоре на заимку заявились новые гости. Бортник сидел в это время на крыльце и чинил дымарь. Выбежав из подворотни, громыхая ржавой цепью, свирепо залаяла собака. Старик поднял голову и обмер: перед ним стоял сам князь — высокий, плечистый.

— Худо князя встречаешь, старик, —

строго произнес Телятевский.

Бортник отложил дымарь, поднялся, прикрикнул на ощетинившуюся собаку и низко поклонился.

— Прости старика, князь. Глаза не дюже зрячие, не приметил, — проговорил Матвей и тотчас подумал: «И чем это только моя заимка всех приворожила? Ох, не видать мне добра».

— Прослышал я, что возле твоего пчельника глухариный бор водится.

— Доподлинно так, батюшка князь. Токмо глухари раньше токуют. Припоздали малость. В эту пору мошники редко поют.

— Но все же поют, старик. Собирайся на потеху глухариную.

— На мошника еще рано идти. Глухаря перед зорькой бьют, отец родной.

— Так ли старик говорит, Тимошка?

— Матвей правду сказывает. Мошник — птица особливая, батюшка князь, — подняв палец над головой, деловито заверил Тимоха.

— Сам о том ведаю, — нахмурился Телятевский и шагнул было в избу, но вдруг заметил целый табун лошадей за черной приземистой баней, привязанных поводьями к деревьям.

— Чьи это кони, старик?

— Твоей дружины, князь. Мамон Ерофеич на заимке остановился. Должно, беглых мужиков высматривает. С утра в лес ушли, а коней здесь оставили.

Телятевский недовольно покачал головой и зашел в избу.

Тимоха наклонился к бортнику и доверительно шепнул на ухо:

— На глухаря князь впервой пойдет. Так што сам разумей, дед… А девку твою на озерце повстречали. Крякву стрелой сразила. Князь повелел Василису пымать, а она в лесок — и сгинула, плутовка. Хе-хе…

Бортник отшатнулся, борода мелко затряслась и на душе стало смутно.

В избе тихо. Матрена перед самым княжьим приходом убрела в лес за кореньями и пахучими целебными травами, надеясь повстречать в бору Василису.

— Отшельником, что ли, живешь? — спросил Телятевский.

— Со старухой векую, отец родной, — уклончиво отвечал Матвей.

— А девку куда подевал? Кто она тебе будет, старик? И пошто держишь в лесу?

— Бедную сиротку приютил, князь. Родители её примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть… А на днях помолиться её в храм отпустили…

Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.

— А не лукавишь, дед?

— Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.

— И

что же твоей девке на озере делать? — пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старика.

— Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.

— Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?

— Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе возле реки оставит.

В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил:

— Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?

Андрей Андреевич сбросил с себя кафтан, оставшись в просторной "белой рубахе. Присел на лавку, забарабанил перстами по столу и вымолвил:

— Будьте возле избы да приготовьте зелейный заряд на глухаря.

Якушка вышел, а бортник подошел к поставцу и принялся потчевать князя:

— Не угодно ли медку спробовать, отец родной?

— Простого не хочу, а бражного ковш выпью.

Матвей спустился в подполье и вытащил большую железную ендову с хмельным медом.

— Годков пятнадцать берегу, батюшка князь. Токмо шибко крепок медок, в сон поклонит.

— В том беды нет, старик. Притомился я на охоте, прилягу у тебя на лавке. На глухаря пойдешь — разбудишь, — проговорил князь и до дна осушил бражный ковш.

Похвалил деда за добрый мед, растянулся на лавке и вскоре уснул.

«Странный князь. Очами грозен, душой суров, а вот крестьянским ложем не побрезговал», — подумал Матвей и вышел на крыльцо.

Якушка и Тимоха привалились к перилам, зубоскалили.

— Потише, робяты. Князь почивает. Чудной у нас государь, прямо на овчину завалился, — вымолвил бортник.

— Это дело ему свычное. В ливонском походе на земле с ратниками спал. Седло под голову — и храпака, — тепло проговорил Якушка и, вздохнув, добавил: — Но зато и на руку крутоват. Чуть чего не по нему — тогда держись. Голову срубит вгорячах и не перекрестится.

Бортник потоптался на крыльце и снова взялся за дымарь.

К вечеру, когда Матвей во второй раз запалил костер, на заимку притащились дружинники. Злые, голодные, усталые подошли к избе, но здесь их остановил Якушка.

— Здоров будь, Мамон Ерофеич. Удачлив ли поход?

Пятидесятник окинул княжьего любимца сердитым взглядом и молча махнул рукой.

— А мы вот знатно с князем поохотились. Вишь, сколько дичи набили, — словоохотливо продолжал Якушка. — Чай, есть хотите, ребятушки. Вон старик костер развел. Тащите птицу в огонь. А в избу нельзя: князь почивает.

Ратники и тому рады. Мигом разобрали дичь и понесли к костру. Лишь один Мамон недовольный бродил по заимке.

«Уж не с девкой ли князь в избе услаждается? Принесла его не ко времени нелегкая», — свербила Мамона неспокойная мысль.