Иван Болотников
Шрифт:
– Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.
И вот мужичий дар крепко сгодился.
Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.
– Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.
Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у
поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.
На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.
– Ну, слава богу, знать, доплыли, – размашисто перекрестился
– Ко мне, есаулы!
Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.
– Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?
– А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.
– На Луку два пути, хлопцы, – приосанился старик. – Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.
– Погодь, дед, не спеши, – перебил Гаруню Болотников. – Велика ли сама Лука?
– Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо верст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.
– Много, дед. Без дозоров плыть двести верст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать – казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?
– С версту, атаман.
– Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?
– Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?
– Вестимо, други. Веди, дед.
Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:
– Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.
Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.
– Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.
Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:
– К берегу, донцы-ы-ы!
Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.
Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.
Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы 208 , прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:
– Мать честная, вот то сторонушка!
– Дух захватывает, братцы!
Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. «Сам бог повелел тут повольнице быть. Не
А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.
– Ух, ты-ы! – только и нашелся что сказать молодой детина.
– На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, – оживленно высказывал Гаруня.
Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.
– Здесь раскинем стан.
Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.
Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гута-рили:
– Любо тут, станишники. Доброе место – Жигули. Походим сабельками по купчишкам.
А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.
Молвил есаулам:
– Пора глядачей ставить. Айда на кручу.
– Айда, батько.
Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.
– Есть ли тут тропы? – спросил Гаруню Болотников.
– Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.
– А далече ли устье?
– С полдня плыть надо.
– Там потом и встанем.
Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:
– Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.
– Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, – посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.
Но вот и вершина утеса.
– Господи, Никола-угодник! Экая тут красотища! – воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.
– Шапками облака подпираем, – вторил ему Васюта.
А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.
– И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! – молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. – Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.