Иван Болотников
Шрифт:
Сказал так и убрел. И тут припомнил я, что казаки должны вот-вот сняться. Ишо пуще кулаками загрохал, но Дорофея будто черти унесли. Сколь потом в погребе просидел – один бог ведает.
– Чать, замерз! – прервав деда, подмигнул казакам Васюта.
– Это с девкой-то? – браво крутнул седой ус Гаруня.
Казаки громко рассмеялись, любуясь дедом, а тот, посасывая люльку, продолжал:
– Дорофея долго не было, потом заявился, по крышке застучал: «Сидишь, презорник?» – «Сижу, вражий сын. Выпущай!» – «Выпущу, коль волю мою сполнишь». – «И не подумаю. Надо мной лишь один атаман волен. Выпущай, старый
Сказал так и опять убрел. А мне уж тут не до девки, в ярь вошел. Казаков-то, мекаю, теперь ищи-свищи. А девка моя ревет, слезами исходит: «Загубит меня тятенька, нравом он грозен. Не поглядит, что дочь родная. Возьмет да в реку скинет. Ой, лихо мне!» – «Не вой, девка, не мытарь душу». – «Да как же не выть, как не горевать, коль с белым светом придется расстаться! И тебе ноне не жить. На мир тебя мужики поставят. Чаяла, таем с тобой погулять, а вон как вышло. Ой, лихо!»
Тут и на меня кручина пала. Дорофей-то и впрямь загубить может. Добра от него ждать неча. А тот и не торопится, будто до нас ему и дела нет. Но вот голоса заслышали, чуем, не один притащился. «Ну как, презорник, насиделся?» – «Насиделся. Выпущай!» – «Выпущу, коль волю мою исполнишь». – «А какова твоя воля?»
Дорофей замком загромыхал, крышку поднял. Гляжу, мужики стоят с мечами, а середь них – батюшка с крестом. Ну, думаю, смерть моя пришла. Вон уж и поп для панихиды заявился.
«А воля такова, презорник. Ежели послушаешь меня – жив будешь, а коль наперекор пойдешь да супротив миру – голову тебе отрубим». – «Гутарь свою волю». – «Великий грех ты содеял, казак. Обесчестил не токмо мой дом, но и все село наше. И чтоб бог от тебя, святотатца, не отвернулся, выполняй тотчас мою волю – ступай с девкой под венец». – «Да статочное ли то дело, Дорофей? Я ж вольный казак! Мне к атаману надо пробираться». – «Забудь про атамана. Бог да мир тебе судья. Однако ж мы тебя не насилуем. Волен выбирать любой путь. Оставляем тебя до вечера. Как сам порешишь, так тому и быть».
Мужики по избам ушли, но пятерых оружных на дворе оставили. Сижу, голову повесил, кручина сердце гложет. Прощай, вольное казачество, прощай, тихий Дон да степи ковыльные, прощай добры молодцы-сотоварищи!.. Вечером сызнова Дорофей с мужиками да с батюшкой идут. «Чего надумал, казак?» – «Ведите девку. Пойду под венец».
А чего ж, хлопцы, оставалось мне делать? Уж лучше в глуши с мужиками жить, чем в мать сыру землю ложиться. Так и повенчался со своей Дарьей. Она-то рада-радешенька, муженька заполучила. Девок-то на селе побо-ле парней.
Осень да зиму на Скрытне прожил, а как весна-красна грянула да травы в рост пошли, дюже затосковал я, хлопцы. Ничто мне не мило – ни лес дремуч, ни житье покойное, ни баба ласковая. В степи душа рвется, на вольный простор, к коню быстрому. Сказал как-то Дорофею: «Ты прости меня, тестюшка, но быть мне у тебя боле мочи нет. Хоть и оженился, но с Дарьей твоей мне не суждено век доживать. Казак я, в степи манит». А Дорофей мне: «Жить те с бабой аль нет – теперь ни я, ни
– Ермака сыскал? – спросил Нагиба.
– Не сыскал, хлопцы, – вздохнул Гаруня. – Не ведал я, куды атаман ушел, скорый он на ногу. Уж токмо потом, когда налетья три миновало, дошла молва, что Ермак на реку Чусовую подался. Осел было в городках купцов Строгановых, опосля с дружиною за Камень снарядился. Плыл по сибирским рекам. На Туре и Тавде лихо татар побил. Хан Кучум выслал с большим войском Маметкула, но и его атаман на Тоболе разбил. Однако ж Кучум собрал еще большую рать. Сразились на Иртыше. Великая была сеча, но и тут донцы себя не посрамили – наголову разбили Кучума. Ермак вошел в Кашлым, а хан бежал в Ишим-ские степи. Потом были новые славные победы. О подвигах Ермака прознали по всей Руси. Знатно богатырство-вал наш донской атаман.
Дед Гаруня расправил плечи, бодро глянул на казаков.
– Не посрамим и мы славы Ермака. Так ли, хлопцы?
– Так, дедко!
– Айда на Иргиз!
Два дня летели кони степным левобережьем, два дня неслись казаки к Иргиз-реке.
– Скоро ли, дедко? – спрашивал на привалах Болотников.
– Скоро, атаман. Лишь бы до Орлиного утеса доскакать.
Орлиный утес завиднелся на другое утро; был он крут и горист, утопал в густых лесах.
– А вот и Большой Иргиз, дети, – приподнимаясь на стременах, молвил Гаруня.
На пологом, пустынном левобережье блеснула река. Подъехали ближе. Река была извилистой и довольно широкой.
– От Камня бежит, – пояснил Гаруня. – Доводилось и по ней плыть. Игрива да петлява река, долго плыли…
– О Скрытне сказывай, – нетерпеливо перебил старого казака Нагиба.
– Укажу и Скрытню, – мотнул головой Гаруня. – Но то надо Волгу переплыть, дети.
Переплыли.
Дед прошелся вдоль крутояра и вновь вернулся к казакам. Смущенно кашлянул в бороду.
– Никак, малость запамятовал, хлопцы. Скрытня и есть Скрытня. Пожалуй, влево гляну.
Дед пошел влево и надолго пропал. Вернулся вконец обескураженный.
– Никак, черти унесли, дети. Была Скрытня и нет.
– А я чего гутарил? – подступил к старику Нагиба.- Набрехал, дед!
– Гаруня не брешет, дети, – истово перекрестился казак. – Была Скрытня! Вон за той отмелью. Зрите гору, что к Волге жмется? Вот тут Скрытня и выбегала.
– А ну, пойдем, дед, – потянул старика Болотников. Лицо его отяжелело, наугрюмилось. Ужель весь этот долгий, утомительный переход был напрасен? Казаки еще вечор приели последние запасы сухарей, толокна и сушеного мяса.
Отмель кончилась, далее коса обрывалась, к самой воде подступали высокие, неприступные горы; тут же, в небольшом углублении сажени на три, буйно разросся камыш.
– Здесь была речка?
– Здесь, атаман. Горы эти и сосны крепко помню. Отсель речка выбегала. А ныне сгинула. Чудно, право.
Болотников зорко глянул на камыш; был он густ, но пожухл. Покачивались кочи. Шагнул к самому краю, выхватил саблю и трижды полоснул по камышу. В открывшемся пространстве увидел конец толстого осклизлого бревна. Усмехнулся.