Иван Болотников
Шрифт:
– У тебя банька есть?.. Возьми фонарь.
– Толкуй здесь, дедок. Пошто таиться?
– Тут нельзя… От Федьки к тебе заявился, – тихо вымолвил бортник.
Афоня разом встрепенулся, присвистнул и метнулся в избу за фонарем.
В бане Матвей пытливо глянул на бобыля и строго произнес:
– Дорогу к тебе не по пустякам торил. Дай зарок мне, что все в тайне сохранишь.
Афоня перекрестился и бойко ударился в словеса:
– Чтобы мне свету божьего невзвидеть. Лопни глаза. Живот прах возьми. Сгори моя изба, сгинь последняя
– Ну будя, будя, – остановил разошедшегося Афоню бортник. – Однако, мужик ты речистый.
Матвей сел на лавку, скинул с ноги лапоть и принялся разматывать онучу, в которой был спрятан бумажный столбец.
Шмоток придвинулся к фонарю, не торопясь прочитал грамотку и раздумчиво зажал бороденку в кулак.
– Сурьезная затея у Федьки. Тут все обдумать надо.
– Порадей за народное дело, родимый. Берсень о том шибко просил. Какими судьбами его повстречал?
– Федьку-то? – Афоня почесал лаптем ногу в заплатанных портах. – Тут длинный, дедок, разговор. Хошь поведаю?
– А впрочем, бог с тобой. Не к чему мне все знать. Да и идти пора. У Исая заночую, – порешил бортник, зная, что Афоня замучает теперь своими россказнями до полуночи.
– Чего ж ты эдак? – удерживая старика за рукав, всполошился Афоня. – Оставайся, места в избенке хватит. Негоже гостю в ночь уходить.
– Ты уж прости, родимый. Дело у меня к Исаю есть. За хлеб, соль, спасибо. Что Федьке передать? \?
– Пущай ждет… Нелегко коробейку раздобыть, однако попытаюсь.
Глава 7 НЕНАСТЬЕ
Иванка проснулся чуть свет. Свесил с лавки ноги, потянулся. Спина еще ныла после тяжелого Мо-кеева кнута. Два дня излечивал его от недуга Пахом.
– Я тебя, парень, мигом на ноги поставлю. У нас в Диком поле от экой хвори есть снадобье знатное, – добродушно говорил Аверьянов.
Старик разложил за баней костер, а затем горячим пеплом присыпал Иванке кровоточащие на спине раны. Парень корчился от боли, а Пахом приговаривал:
– Потерпи, потерпи, Иванка. У нас в ратных походах и не то бывало. Порой всего казака саблями иссекут, глядишь – на ладан дышит. А пеплом раны ему прижгем да горилки в нутро – и снова казак ожил.
«И впрямь полегчало. Ну и Захарыч!» – подумал Болотников и потихоньку, чтобы не разбудить мужиков, принялся одеваться.
Матвей спал на полатях. Пахом и Исай на широких лавках вдоль стен, а мать коротала ночь в сенях. Отец лежал на спине, задрав бороду на киот, чуть слышно постанывал.
«Притомился батя. Отощал на боярщине. Вон как щеки ввалились», – пожалел отца Иванка. Натянул холщовые портки, обул лапти и пошел к конюшне.
В стойле заржал конь. Болотников засыпал Гнедку овса, тот фыркнул, лизнул шершавым языком его руку и, уткнув голову в ясли, захрумкал зерном.
«Овса самую малость осталось, едва на десятину
Взял скребницу и принялся чистить коня, приговаривая:
– Наедайся, Гнедок. Нонче с тобой свой загон засевать зачнем, крепись…
Когда Гнедок опорожнил ясли, Болотников напоил его и вывел во двор. Вчера отец пришел с боярщины поздно. Иванка решил наутро посмотреть Гнедка. Тронул поочередно задние ноги и покачал головой. Оба копыта потрескались, подбились, и истерлись подковы.
Болотников потрепал коня за гриву и заметил, что вся холка вздулась, из нее сочилась кровь.
– Всю шерсть содрал на княжьем загоне. Как же я тебе упряжь налажу, Гнедок?
Страдник в раздумье постоял на дворе, а затем зашел в избу, взял кочергу и сунул ее в печь.
– Ты чего, сынок? – спросила Прасковья. Она только что замесила хлебы и очищала ножом ладони от теста.
Иванка молча выгреб на шесток горячий пепел, смахнул его в чашку и снова пошел во двор.
«Коли человеку помогает, то лошади и подавно», – подумал страдник и посыпал пеплом на истертую лошадиную холку. Гнедок дернулся, запрядал ушами, затряс черной гривой.
Иванка принес из конюшни кусок крашенины, обмотал рану и привязал коня к телеге. Большими длинными клещами вытащил гвозди и сдернул с подбитых, потрескавшихся копыт истертые подковы.
Заменить подковы лошади хотя дело и нетрудное, но не каждому крестьянскому сыну свычное. Одному лошадь не дается и брыкается во все стороны, а другой подкует так, что она захромает или вконец себе ноги загубит.
Иванка приловчился к этому делу еще с подростков. Отец обучил. Исай сам был строг и ко всякой мужичьей работе прилежен, поэтому и в сыне хотел видеть доброго хлебопашца.
Из избы вышел отец – похудевший, понурый, с обветренным лицом.
– Ты чего, сынок, поднялся? Спина-то как?
– Поотошла, батя. Коня вот справил.
Исай молча осмотрел каждое копыто, положил руку на обмотку, поослабил узел.
– Тугонько стягиваешь. Чем холку мазал?
– Коровьего масла у нас нет, так я пеплом посыпал. Пахом сказывал, от любой хвори…
– Кабы хуже не вышло, – буркнул Исай й глянул на небо.
– Запрягать коня, батя?
– Обожди, Иванка. Чую, дождь вскоре будет. И не дай господи, если на всю неделю зарядит, – хмуро проронил отец. Знал Исай, что ежели утренняя заря багровокрасная и дым стелется по земле – быть непогоде.
Приметы не обманули Исая и на сей раз. Небо вскоре потемнело, затянулось облаками, по молодой зеленой траве загулял ветер, все сильнее и яростнее взбивая ввысь с тропинок и дороги клубы пыли. Избы застлала мгла.
– Вот те на! – воскликнул, выйдя из избы, бортник. – Я в путь-дорогу, а Илья пророчит – погодь, мужик, приставь ногу. Вон как разгневался. Сейчас стрелы кидать зачнет. Пронеси беду, осподи, – перекрестился Матвей.