Иван Болотников
Шрифт:
– Не тебе, злодею, меня судить. Я человек княжий.
– Раньше бы князю на меня доносил. Топерь припоздал. Скажу князю, что ты его мерзкими словами хулил. Простит он меня за бродягу никчемного. Пошто ему мужик захудалый?
– Черная душа у тебя, Мамон. Десятки невинных людей загубил. Не простит тебе бог злодеяния, особливо за княжну юную.
У пятидесятника при последних словах узника затряслась борода. Он невольно оглянулся и зло прохрипел:
– Замолчи, сатана! Прощайся с белым светом.
–
– Мой век еще долгий, Пахомка.
Аверьянов сверкнул очами.
– Закинь гордыню, Мамон. О душегубстве твоем еще один божий человек ведает. Уговорились мы с ним: коли погибну от твоёй руки – потайные грамотки на княжьем столе будут.
Мамон отшатнулся, лицо его перекосилось, дрогнула рука с пистолем.
– Нешто столбцы те сохранились?
– Столбцы в ларце, а ларец и по сей день в заветном месте лежит. Хранит его божий человек.
Пятидесятник метнулся к скитальцу, схватил за горло.
– Кто-о-о? У ково грамотки, сатана?
– Смерть приму, но не выдам, – твердо сказал Пахом, отталкивая пятидесятника.
Мамон отпустил старика, скрипнул зубами, рванул то-рот рубахи и опустился на каменные ступеньки. Долго молчал; пожевав губами, спросил:
– Отчего при князе смолчал?
– О том мне знать, – уклончиво отозвался Пахом.
– Хочешь, я тебе денег дам? Десять рублев 33 отвалю.
– Твоих денег мне не надо. Они кровью мирской залиты.
– У-у, дьявол! – злобно воскликнул Мамон. – Пошто звал?
– Страда идет, хлебушек надо сеять. Отпусти меня и Болотниковых из темницы.
– А язык свой на замок запрешь?
– Выпустишь – смолчу, – пообещал Пахом.
Мамон что-то невнятно буркнул и, глухо стуча сапогами, неторопливо начал подниматься наверх.
Пятидесятник вышел во двор, постоял, раздумчиво теребя бороду, возле красного крыльца и направился в княжьи терема.
– Дозволь, князь, слово молвить? – с низким поклоном спросил Мамон, войдя в господские покои.
Андрей Телятевский в одной просторной белой рубахе сидел за столом и заряжал огневым зельем 34 самопалы и пистоли.
Князь собирался на озера – самое время дичь бить. Челяди своей заряжать пистоли больше не дозволял. Прошлым летом охотничий снаряд готовил ему Мамон. Пятидесятник переусердствовал, зелья лишку вложил. Пистоль на озере разорвало – князь руку себе опалил и слегка поранил. Пятидесятника кнутом самолично отстегал и с той поры сам огневое зелье себе готовил.
– Чего стряслось?
– Мужики вчера маленько пошумели. Твою пашню засеяли,
– Отчего приказчик мне ничего о смердах не поведал? – сердито проговорил Телятевский. – В вотчине гиль, а князь о том не ведает.
– Да шум не велик был, князь, – пряча вороватые глаза в пол, произнес Мамон. – А приказчик сказать тебе оробел. Серчаешь ты, князь, когда крестьяне не при деле.
– Довольно языком молоть, – оборвал пятидесятника Андрей Андреевич и приказал, – мужиков из подвала выгнать, кнутом поучить – и за соху
.
Глава 6 БОРТНИК В СЕЛЕ ВОТЧИННОМ
Матвей вышел из дремучего бора на обрывистый берег Москвы-реки, перекрестился на маковки храма Ильи Пророка и глянул на село, раскинувшееся по крутояру.
Вечерело. Солнце спряталось за взгорье. Скользили по реке розовые тени. В густых прибрежных камышах пересвистывались погоныши-кулики, крякали дикие утки.
В Богородском тишина.
«Мужики, поди, все еще на ниве, – подумал бортник. – Долгонько князь страдников на пашне неволит. Ох, крутенек Андрей Андреич».
– Эгей, старик! Куда бредешь? – воскликнул появившийся на том берегу дозорный, выйдя из сторожевой рубленой избушки возле деревянного моста.
Мост – на дубовых сваях. Посередине реки сажени на три зияет дыра: мост разъединен. Вздыбился вверх удерживаемый по обеим сторонам цепями сосновый настил. В былые времена князь собирал немалую пошлину с плывущих по Москве-реке торговых людей и стругов .
Теперь купеческие суда проходят беспошлинно. Отменил ее грозный царь Иван Васильевич.
Бортник, услышав оклик, ступил на мост и тоже крикнул:
– Соедини мост, родимый! В село иду.
Дозорный широк в плечах, сивая борода клином. Он в поярковом колпаке, кумачовой рубахе, в пеньковых лаптях на босу ногу. В правой руке – рогатина, за кушаком – легкая дубинка.
Караульный пытливо вгляделся в пришельца, погрозил ему кулаком.
– Ишь какой борзый! А можа, за тобой разбойный люд прячется, али орда татарская в лесу затаилась.
– Знамо, орда, – усмехнулся бортник и, приставив ладонь к глазам, зорко глянул на караульного и закачал бородой, посмеиваясь.
– Плохо зришь, Гаврила. Я бы тебя в дозор не поставил. Нешто меня, Матвея-бортника, не признал?
– А и впрямь ты. Тьфу, леший. Вон как бородищей зарос, мудрено узнать, – вымолвил Гаврила и принялся крутить деревянное колесо, связанное с настилом железной цепью.
Перейдя мост, Матвей поздоровался с дозорным.
– Как жизнь на селе, Гаврила?