Иван Болотников
Шрифт:
Дозорную вышку соорудил дед Матвей. От середины ели почти до самой вершины сучья срублены. По широким развесистым ветвям разостлана ивовая плетенка, скрепленная веревочными жгутами. Верхние еловые лапы, низко опустив свои темные обвисшие ветви, прикрывают потайную вышку. Не видно ее ни пешему, ни конному, пробиравшемуся к избушке по лесной тропе.
Послал на дозорное место Василису дед Матвей, а сам остался на пчельнике вместе с Федькой.
Отсюда – далеко видно. Даже маковки храма Ильи Пророка села Богородского
Не зря опасался старый бортник: на заимку явился атаман вольной крестьянской ватаги Федька Берсень. Прозеваешь, чего доброго, нагрянут княжьи дружинники, и конец дерзкому атаману, а с ним и заимке с пчельником.
Сидит Василиса, раздвинув еловые лапы, поглядывает на далекую поляну, а на душе смутно. Вспоминает родную деревушку Березовку, девичьи хороводы, темную, низенькую отчую избенку.
«Пресвятая богородица! И зачем же ты дала загубить мою матушку злому ворогу», – вздыхает Василиса.
Припоздала в тот вечер ватага. Еще до грозы отъехал приказчик в вотчину. Здесь и узнала Василиса о матери.
Приказчик грозился мужикам вскоре снова нагрянуть в Березовку. Старосте повелел девку Василису разыскать и привести в вотчину к князю Василию Шуйскому.
Федька Берсень укрыл горемыку у старого бортника.
Сейчас атаман крестьянской ватажки и дед Матвей сидели возле бани-рубленки. Берсень ловко и споро плел лапоть из лыка, а бортник мастерил ловушку-роевню.
– В двух колодах пчелы злы, гудят день и ночь, на взяток не летят. Боюсь – снимется рой. Попробуй поймай их, стар стал, – бурчал бортник, растягивая на пальцах сеть – волосянку.
Федька долго молчал, думая, как приступить к разговору и провернуть нелегкое дельце, из-за которого он и явился.
– Прижилась ли Василиса на заимке? – наконец спросил Берсень.
– Слава богу. Девка справная, работящая. В стряпне и рукоделии мастерица. Одно плохо – тяжко ей покуда, по родителям покойным ночами плачет. Отец у нее еще в рождество помер.
– Много горя на Руси, – вздохнул Берсень. – Однако все минется. Девичьи слезы – что роса на всходе солнца.
– Так-то оно так, Федор. Другого боюсь. Был тут у меня на днях княжий человек. Лицом черен, а душа, чую, и того хуже. Все о Василисе да о беглых мужиках пытал. Мнится мне – вернется сюда Мамон.
– О мужиках, сказываешь, выспрашивал? – насторожился Федька.
– О мужиках, родимый. В вотчине сев начался, а ниву поднимать некому. Бежит пахарь с княжьей земли. Много ли у тебя нашего брата собралось?
– Почитай, более трех десятков.
– С каких сел да погостов мужики?
– Отовсюду. А более всего из дворянских поместий
– Кормитесь чем?
– Живем – не мотаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем, – отшутился Федька, а затем уже серьезно добавил: – Худо кормимся, отец. По-разному еду добываем. Лед сошел – рыбу в бочагах да озерцах ловили. На днях сохатого забили. Да кой прок. Един день мясо жуем, а на другой – вновь в брюхе яма.
– Отчего так?
– Теплынь в лесу. Мясо гниет. С тухлой снеди в живот черт вселяется. Мрут мужики с экого харча.
Матвей снял роевню с колен, покачал головой.
– Ну и дурни. Токмо зря зверя бьете.
– Так ведь брюхо не лукошко: под лавку не сунешь.
Бортник тронул Берсеня за плечо, хитровато засмеялся и предложил:
– Хочешь, паря, иного мяса спробовать? Более года уже храню, а все свежец.
– Поди, врешь, старик, – недоверчиво протянул Федька.
– Ступай за мной.
За двором, неподалеку от бани, стоит вековое замшелое дерево с развесистой кроной. 1
– Зришь ли дупло?
Берсень обошел кругом дерева, обшарил глазами весь ствол, но дупла не приметил.
– А вот оно где, родимый, – бортник пал на колени, раздвинул бурьян и вытащил тугой пучок высохших ветвей из обозначившегося отверстия.
– Ну и што? – пожав плечами, усмехнулся Федька.
– Суй в дупло руку.
Берсень присел на колени, запустил в дыру руку и извлек липкий золотистый ком фунта на три.
– Никак мед залежалый, – определил Федька.
– Поверху мед, а внутри лосятина, – смеясь, вымолвил бортник и отобрал у Федьки золотистый ком.
Старик вытянул из-за голенища сапога нож, соскреб с куска загустевший, словно воск, слой меда и снова протянул Федьке.
Берсень поднес лосятину к носу, нюхнул.
– Никакого смраду, один дух медвяный.
– То-то же. У меня тут в дупле пуда три хранится.
Бортник приказал старухе сварить мясо в горшке. За
обедом Федька охотно поедал вкусную лосятину и приговаривал:
– Надо же. Более году лежит, а словно первачок. Обрадовал ты меня, Семеныч. Меду мы раздобудем и зверя забьем. Теперь прокормимся.
– Отчего тебе Кирьяк первейший враг? – неожиданно спросил атамана бортник.
Берсень отодвинул от себя чашку с варевом. Нахмурился, лицом стал темен.
Федьке лет под тридцать. Мужик плечистый, роста среднего, нос с горбинкой. Сухощавое лицо его обрамляла кудреватая черная борода. На атамане – армяк из крашенины, синие портки, на ногах – крепкие веревочные чуни 28 .