Иван Болотников
Шрифт:
Афоня, посмеиваясь, вышел из приказчиковой избы. Брел по дороге, думал: «Удачный день. Теперь знаю, где порядные грамотки хранятся… А батюшка Лаврентий наищется своего кота, хе-хе».
А дождь все моросил да моросил.
Глава 9 КНЯЗЬ НА ОХОТЕ
На князе – легкий темно-зеленый кафтан, высокие болотные сапоги, на голове – крестьянский колпак. За кожаным поясом – пистоль в два ствола и охотничий нож, за спиной – тугой лук й колчан со
Гаврила, заранее предупрежденный Тимохой, спешно вышел из сторожки, низко поклонился.
– Мост спущен. Удачливой охоты, батюшка князь.
Телятевский погрозил ему кулаком:
– Чего-то опухший весь. Опять с сулейкой в дозоре стоишь?
– Упаси бог, отец родной. Теперь этот грех за мной не водится. Справно службу несу, – поспешил заверить князя Гаврила.
– Ужо вот проверю, – строго произнес Телятевский и зашагал по настилу.
Когда князь скрылся в лесу, дозорный соединил мост, пришел в сторожку, вытащил из-под овчины скляницу, понюхал, крякнул и забурчал пространно:
– Ох, свирепа зеленая. И выпить бы надо, да князь не велит… А кой седни день по святцам? 36
Вышел из избушки. Неподалеку от моста, под крутояром рыбачил псаломщик Паисий. Худенький, тщедушный, с козлиной бородкой, в рваном подряснике застыл, согнувшись крючком возле ракитового куста.
«Клюет у Паисия. Видно, батюшка Лаврентий свежей ушицы похлебать захотел», – подумал дозорный.
Гаврила зевнул, мелко перекрестил рот, чтобы плутоватый черт не забрался в невинную душу, и вдруг рявкнул на всю Москву-реку:
– Эгей, христов человек! Кой седни день?
Псаломщик с перепугу качнулся, выронил удилище и
смиренно изрек:
– Лукерья-комарница…
Однако Паисий спохватился, повернулся к Гавриле и, вздымая в небо кулачки, осерчало и тонко закричал:
– Изыди, сатана! Прокляну, невер окаянный! Леща спугнул, нечестивец. Гореть тебе в геенне огненной!
Гаврила захохотал во все горло, а Паисий скинул ичиги, засучил порты, поддернул подрясник и залез по колени в воду, вылавливая удилище.
Вдоволь насмеявшись, Гаврила вошел в избушку и снова потянулся за скляницей.
– Святые угодники на пьяниц угодливы – что ни день, то праздник. Знавал я когда-то одну Лукерью. Ох, ядрена баба. Да и я был горазд. Оное и помянуть не грех, хе-хе…
…А князь тем временем по протоке ручья пробирался к нелидовским озерам, забираясь в глубь леса. Тимоха и Якушка шли впереди, раздвигали ветви, топтали бурьян, папоротник, продирались через кусты ивняка и орешника.
Через полчаса вышли к озеру, густо поросшему ракитником, хвощом, камышом и осокой.
Под темными, угрюмыми елями – едва приметный шалаш. Соорудил его три дня назад Якушка. Закидал еловыми лапами, оставив лишь два
Князь расстегнул кафтан, вдохнул пьянящий весенний воздух, прислонился спищш к дереву и произнес довольно:
– Зело вольготно здесь!
Окружали озеро мохнатые зеленые ели, величавые сосны, кудрявые березки.
Андрей Андреевич и Якушка залезли в шалаш, наладили самострелы, затаились. Тимоха снял сапоги и потихоньку спустился в густые прибрежные камыши.
Холоп не впервой на княжьей потехе. Знал он хорошо леса, угодья дикой птицы, умел подражать голосу кряквы и не раз доставлял на господский стол уток.
Тимоха, погрузившись по пояс в воду, присел в камыши, накинул на голову пучок зеленой травы, приставил ладони ко рту и «закрякал».
Князь Андрей и Якушка приготовили самострелы и замерли в ожидании. Вскоре с противоположного берега, из зарослей, с шипящим свистом вылетел крупный селезень и с шумом плюхнулся на середину озера, высматривая серовато-бурую пятнистую самку.
Князь залюбовался горделивой птицей. Блестящие, с темно-зеленым отливом перья покрывали ее голову и шею, грудь – темно-коричневая, бока – серовато-белые с мелкими струйчатыми полосками, надхвостье – бархатисточерное, средние перья загнуты кверху кольцом.
Тимоха еще раз крякнул. Селезнь ответил на зов «самки» частым кряканьем и быстро поплыл к берегу. Когда до шалаша осталось саженей десять, Телятевский натянул тетиву, прицелился и… опустил лук на колени: селезень, пронзенный чьей-то стрелой, взмахнул крыльями, попытался взлететь, но, смертельно раненный, забился в воде.
Князь Андрей зло толкнул Якушку в плечо, сердито зашептал:
– Пошто вперед меня птицу забил?
Якушка молча указал пальцем на лук. Стрела у него была на месте.
Телятевский озадаченно крутнул ус, выглянул из укрытия и застыл, уткнувшись коленями в землю. В саженях пяти, под густой кудрявой березой стояла златовласая девка в голубом сарафане. В руке у нее тугой лук, за поясом – широкий нож, за спиной – легкий самопал.
Лесовица, не замечая шалаша и князя, прикрытых лапами ели, положила на землю лук и самопал и принялась расстегивать застежки сарафана, собираясь, очевидно, плыть за уткой.
Тимоха перестал крякать, поднял голову из камыша и увидел на берегу лесовицу.
Андрей Андреевич погрозил ему пальцем, но Тимоха, не заметив княжьего предостережения, вытянулся словно жердь во весь свой рост и удивленно, весело молвил:
– Эх-ма! Здорова будь, Василиса!
Василиса вздрогнула, поспешно запахнула сарафан, подхватила с земли лук с самопалом и юркнула в заросли.
– Стой! Воротись! – выкрикнул Телятевский и кинулся за лесовицей. Однако вскоре запутался в зарослях и разгневанный вышел к озеру.