Иван Болотников
Шрифт:
– В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает – и с добром и лихом, – не опуская самострела, холодно ответила лесовица.
В это время из черемушника раздалось:
– Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу-у.
– Иду, Семеныч! – отозвался Болотников и погрозил пальцем лесовице. – Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.
И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.
Болотников
– Придешь к бортнику – поклонись ему в ноги, а не то стоять бы тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, – улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: – Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать тебя – Иванка Болотников, сын Исаев.
«Видимо, и впрямь ведьма», – снова пронеслось в голове Иванки.
Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик. Увидел Василису, спросил:
– Ты чего здесь, дочка?
– Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.
– И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь. Ох, не к добру это, Василиса, – проворчал бортник.
– А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о дочке не обмолвился. Пошто таишься? – промолвил Иванка, прикладывая подорожник к щеке.
Возвращаясь на заимку и держа перед собой закрытую роевню, бортник пояснил:
– Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу-гу. И Пахому запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай, родимый.
Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.
– Здесь в мешке мука, а в сундучке – порядные да кабальные грамотки. Федьке Берсеню твоему – гостинец.
Дед Матвей Изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и, покачивая бородой, протянул:
– Ну, парень, ты и хват! Как же ты экое дело справил?
Иванка рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную ель и отомкнул крышку на железном сундучке.
– Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где-нибудь и моя порядная грамотка лежит, – сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.
Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол. Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух.
«Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том, что порядился я за господина и князя Онд-рея Ондреевича Телятевского в вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля, две гривны да один алтын. И взял льготы на два года – на князя дани не давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне распахати, огородите, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому на год, и на дело господское ходите… А не отживу я тех льготных двух годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей записи приказчику княжьему.
А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын
– Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне довелось, Иванка, – вздохнул бортник. – Велик ли долг нонче у Исая?
– Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не рассчитаться.
– По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки.. Одно мужику остается – либо на погост, либо княжий кнут терпеть.
– Пошто в хомуте жить, отец? Какими заклепками не замыкай коня, он все рвется на волю. Так и человек.
– Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по землице-матушке тоскует. Не сладко ему в бегах с ватагой. Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели два десятка наших мужиков обитается.
– Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.
– О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики укрылись.
Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.
– Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи – здесь еще одна порядная должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится – спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе вотчинном…
Глава 3 МИТРИЙ КАПУСТА
Как-то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку Назарьева к черной покосившейся избенке.
– Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.
И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и присел на завалинку. Ох, какие плохонькие «хоромы» достались. Венец сгнил, крыша прохудилась, а поветь и вовсе развалилась.
Ютился здесь недавно княжий старожилец Евсейка Богданов. Нужда довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.
В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались. Своих трудов жалко было, да и надежды на урожай после второго спаса питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю невиданного хлеба – четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток. Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.
А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и приказчик все пуще лютует. Что ни год – то голодней. Вот и сошел старожилец Евсейка Богданов из вотчины.
Взял Семейка после приказчиковой «милости» топор да слюдяной фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо новый сруб возводить.
Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил мужика «малость» покосить для него травы в страду сенокосную. Знал Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько кобыле ни прыгать, а быть в хомуте.