Иван Болотников
Шрифт:
– Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой. Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает татар. Мужайтесь, православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!..
Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен.
Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал.
Болотникова дернул за рукав Тимоха
– На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы…
– И впрямь, ребяты. Мелковат государь, – вторил холопу Никита Скорняк.
– Будя вам, мужики, – сердито прошипел на односельчан степенный чернобородый ратник. – Государь державными делами велик. И богомолец он первейший.
Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись лицом к воинам:
– Слава великому государю!
И Передовой полк дружно отозвался:
– Слава! Слава! Слава!
А затем разноголосо понеслось:
– Долгих лет жизни государю!
– Разобьем поганых!
– Постоим за святую Русь!
Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров, бодрствует, поджидая ордынцев.
Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных. Внезапно его плеча коснулась легкая рука.
Болотников обернулся и обрадованно воскликнул:
– Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь повстречать.
– Чего не чаешь, то скорее сбудется, – посмеиваясь, обнимал Иванку Афоня Шмоток. – Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не услышал.
– Выходит, сбег с конюшни?
– Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться…
– Как разыскал меня? Экий ты проныра.
– Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел – меня оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не приметили во тьме. Потом стал о князе Телятевском спрашивать. Отбился-де от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем.
– Эх ты, ратник! – обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил Болотников. – Давай подкрепись. Чай, голоден?
Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую тряпицей, протянул бобылю.
– Тут каша с мясом да хлеба ломоть. Князь Телятевский со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на севе.
s Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел и весело приговаривал:
– И муха набивает брюхо.
Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли.
– Ух ты, пустобрех! Пошто княжью волю нарушил?
– Уж ты прости меня,
Якушка отпустил бобыля и покачал головой.
– Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать – караульные не выпустят. В стане оставлять – князь прогневается. И вечно ты, как блоха под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой.
– Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, – рассудил Болотников.
Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от воеводы Трубецкого вестовые снуют.
Болотников распахнул кафтан, и на груди его при лунном свете сверкнула чешуйчатая кольчуга.
– Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, – присвистнул Шмоток.
– Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, – отозвался Болотников. – Приляг, Афоня. Прижмись к коню – тепло будет.
Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание боя. Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих любимых.
Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе, который умирает в дикой степи подле угасающего костра:
Припекает богатырь свои раны кровавые. В головах стоит животворящий крест, По праву руку лежит сабля острая, А по леву руку его – тугой лук, А в ногах стоит его добрый конь. Он, кончался, говорил коню: «Как умру я, мой добрый копь, Ты зарой мое тело белое Среди поля, среди чистого. Ты скачи потом во святую Русь, Поклонись моим отцу с матерью, Благословенье свези малым детушкам. Да скажи моей молодой вдове, Что женился я на другой жене; Л в приданое взял поле чистое, Была свахою калена стрела, Положила спать сабля острая…»Г лава 3 ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ
На рассвете четвертого июля татарские тумепы подошли к селу Коломенскому. Спустя час на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные московиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа.
Казы-Гирей в темно-зеленом чана не 1, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных.