Иван Болотников
Шрифт:
– Не посрамим матушку Русь, Андрей Иваныч. Не пропустим басурман в Москву, – заверяли знатного мастера пушкари…
– Ты бы поостерегся, Андрей Иваныч. Голова 117 велел тебе во дворе оставаться. Татары метко стрелу пускают. Зашибут, чего доброго, – вымолвил старый затиищик с опаленной рыжей бородой.
– Где как не в ратном бою литейное дело проверить. Здесь мое место, Акимыч, – строго произнес Чохов и пошел дальше вдоль деревянного тына, мимо многопудовых
Вместе с пушкарями приготовились к бою пешие стрельцы с ручными пищалями и самопалами.
– Татары иду-у-ут! – вдруг пронесся по Передовому полку зычный возглас.
С Воробьевых гор услышали русские воины дребезжанье рожков, гулкие удары боевых барабанов, пронзительный вой труб.
Московское войско зашевелилось. Вершники по приказу сотников взмахнули на коней, а пешие ратники построились в десятки и тесными сплоченными рядами, поблескивая шеломами и красными остроконечными щитами, панцирями и кольчугами, с волнением ожидали грозного врага.
Размахивая кривыми саблями, прижавшись к гривам низкорослых, но быстрых и резвых коней, с дикими воплями неслись на русское войско татарские тумены.
Когда татары приблизились к дощатому городку, из бойниц укрепленного стана, с крепостных стен Данилова, Новоспасского и Симонова монастырей дружно ударили тяжелые пушки, пищали.
Ордынцы не ожидали столь могучего огня.
Многие ядра достали передние ряды конницы и внесли замешательство среди джигитов. Улусники рассыпались по полю и повернули вспять к холму, отойдя на безопасные рубежи.
Казы-Гирей, встревоженный громом русских пушек, спешно послал гонцов к темникам, приказывая им явиться к его шатру.
Когда начальники тумснов оказались перед разгневанным повелителем, Казы-Гирей, размахивая мечом, закричал:
– Презренные шакалы! Аллах не любит, когда бага-туры показывают неверным спины. Я даю вам. еще один тумен. Идите па урусов и разбейте город!
И теперь уже тридцать тысяч джигитов, издавая свирепые вопли, ринулись на русский стан. Сотники, темники и мурзы, увлекая за собой воинов, страшно визжали:
– И-ойе! И-ойе! Уррагх! 118
И вновь дружным огнем встретили яростно напиравшего неприятеля русские пушки.
Заклубились тучи пыли. Кони шарахались в стороны, ржали, поднимались на дыбы, выкидывая из седел всадников, которые погибали под копытами испуганных лошадей.
Но все же татары упорно неслись вперед. Приблизившись к дощатому городку, воины на полном скаку метали через тын копья, спускали тетиву, поражая меткими стрелами ратников Передового полка.
Но тут ударили в гущу конницы две тысячи пеших стрельцов из пищалей и самопалов.
Татарские тумены остановились и, резко повернув коней, вновь понеслись назад, оставив на поле брани тысячи поверженных трупов.
Русское воинство ликовало. Опытный
– Непривычно ордынцам под ядрами и пулями скакать. Лихо пушкари и пищальники басурман бьют…
– Нашим пушкам нет равных. Ливонцы и свейцы до сих пор помнят их силу. Андрейку Чохова и затинщиков следует наградить щедро за радение, – произнес князь Андрей Телятевский.
– До награды еще далеко. Татары упрямы. Орда их несметна. Допрежь надлежит бой выиграть, – посуровев, проговорил воевода, поглядывая из-под ладони на отступавших татар.
Узнав о больших потерях и поняв, что урусов смять нелегко, крымскому повелителю пришлось согласиться с доводами Сафы-Гирея.
– Выманите неверных из лагеря и перебейте, как паршивых собак! – отдал хан военачальникам свой новый приказ, недовольный ходом сражения.
Обычно татары в степных боях яростно налетали на противника, опрокидывали его и уничтожали клинками, копьями и стрелами. А здесь – стена, о которую споткнулись джигиты. Урусы надежно укрылись в своем боевом городке, ощетинились сотнями пушек и пищалей. Их ядра и картечь разят конницу из стана и монастырей.
О, аллах! Помоги низвергнуть неверных!
На ратном поле застыла тишина. Лишь слышались предсмертные стоны раненых и хрипы умирающих коней. Замолкли пушки, пищали, походные трубы, рожки, бубны и барабаны.
Из каждого тумена Казы-Гирей повелел выделить по сотне багатуров и направить их к русскому стану. Джигиты придвинулись к вражьему городку и остановились на безопасном расстоянии, выжидая урусов. Горделиво и призывно подняли копья.
Не остался в долгу и воевода Передового полка.
– Послать на басурман добрых молодцов! – приказал
сотникам Тимофей Трубецкой.
Но воеводы знали: бой будет нелегок. Хан Казы-Гирей выставил сильных, искусных воинов. У каждого багатура тяжелая рука, верный, наметанный глаз и свирепое сердце завоевателя.
К белому шатру Трубецкого прибыл из Большого полка сам Федор Иванович Мстиславский. Глянув на воевод в дорогих сверкающих доспехах, молвил:
– Уж больно спесивы басурмане.
Вышел вперед князь Телятевский – статный, широкоплечий. Высказал твердо:
– С татарами у меня особые счеты, князь Федор. Вотчину мою когда-то испепелили, над сестрой надругались. Зол я на поганых. Отпусти меня с татарами биться.
– Спасибо тебе, князь. Воистину обрадовал. Не перевелись, знать, среди князей ратоборцы. Ведаю о твоих поединках по ливонским походам. Добрый воитель. Однако на поле тебя не пущу. Твое место здесь. Ежели Тимофей Трубецкой голову в битве сложит – тебе в Передовом полку воеводой быть. Так с Борисом Федоровичем и великим государем порешили. Ты и родом своим высок и воин отменный, – проговорил Мстиславский.