ИВАН БОРОДУЛИН

разведка

Так для меня началась новая жизнь, жизнь военного человека, для которого главным стимулом и мерилом поступков и действий стал боевой приказ.

ГЛАВА Ц V О Р А Я

РАЗВЕДШКОЛА

Дорога уводила нас к неведомому. Газогенераторная полуторка резво бежала на Каргополь — через Петроза­водск пути уже не было.

Стоял сентябрь, бабье лето. Багряный лес дышал кра­сотой и свежестью. Изумрудом светились луга. Как-то не верилось, что мы солдаты и едем на войну.

Машина наша оказалась шустрой лишь на ровной до­роге, а как только встречался подъем, она натужно ур­чала и никак не хотела лезть в горку.

Немолодой усатый шофер в таких случаях отворял дверцу кабины и начинал энергично материться. И мы уже знали, что надо открывать крышку бункера и длин­ной кочергой шуровать удушливую топку, подбрасывая туда сухие березовые кубики — этого добра было у нас целый кузов.

Поддав таким образом газу, мы снова исправно дви­гались вперед.

На станции Няндома мы сели в поезд и без приклю­чений добрались до столицы.

В спецучилище нас снова отправили на медицинский осмотр. Я и Сергей прошли строгую комиссию без сучка и задоринки, а Володьку, к великой нашей горести, за­браковали. Подвело его давнее мальчишечье баловст­во— наколотый на руке маленький синий якорь: выпуск­никам училища, как нам пояснили, не полагалось иметь татуировок или иных особых примет — они могут сы­грать роковую роль в дальнейшей судьбе разведчика.

и

В тот день мы простились с Володькой навсегда, а много лет спустя я узнал, что синий якорек не помешал Володе Пантелееву стать настоящим солдатом. В 1942 го­ду разведчик Первой Карельской партизанской бригады Пантелеев в тылу врага был раненым захвачен в плен и повешен за ноги между двумя березами. Володька, мой горячий и шалопутный друг, умер героем.

Занятия в училище проходили, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Вся учеба в разведшколе представ­ляется как многодневный и стремительный кросс по незнакомой и пересеченной местности. Мы до обалде­ния шлифовали и совершенствовали свой немецкий вы­говор, стремясь избавиться от предательского акцента; учились владеть ножом, что, к моему удивлению, дей­ствительно было наукой; стреляли из всех видов оружия, начиная с пистолета «Вальтер» и кончая зенитной пуш­кой. Часто вместе с нашими преподавателями мы доби­рались до границы, именуемой пределом физической усталости. Поздней ночью, вернувшись с очередного за­нятия, мы, как лунатики, раздевались, падали в кровати, не чувствуя рук и ног, и проваливались в сон. Но что удивительно: стоило через полчаса после отбоя сыграть тревогу, мы вскакивали и, автоматически напяливая одежду, бежали к пирамиде с винтовками, будто бы только и ждали сигнала.

Нас учили собранности, умению быстро оценивать ту или иную ситуацию и принимать единственно правиль­ное в этих условиях решение.

Привыкнув к особенностям жизни в училище, мы порой и сами себе устраивали тренировки на сообрази­тельность и память. Чаще всего это случалось на аэро­дроме, в ожидании самолета, куда мы приезжали для парашютных прыжков, Кто-нибудь раскладывал на зем-

23

ле разные предметы, скажем, платок, портсигар, мунд­штук, нож на несколько секунд, показывал их остальным и закрывал. Мы должны были запомнить и рассказать, в каком порядке лежат вещи. Сначала мы немилосердно путались и врали, но постепенно навострились угады­вать, как фокусники.

Прыгать с парашютом нам чаще всего приходилось из самолета «Дуглас», где люк находился в полу, под ногами. Очень неудобно и страшновато было, сжав­шись в комок, мешком вываливаться в темную дыру без дна. Но ничего, привыкли.

Все семь учебных прыжков, за исключением одного, предварительного, мы сделали ночью.

Прыгая, кажется, в пятый раз, я в темноте потерял ориентировку, и меня занесло куда-то в сторону, на картофельное поле. На мою беду, поле оказалось оби­таемым — какие-то женщины убирали картошку. Когда я, с трудом погасив купол парашюта, оглянулся, то сов­сем рядом увидел грозные женские фигуры с лопатами. Судя по всему, они приняли меня за вражеского дивер­санта-парашютиста и готовились к расправе. Я начал громко орать: «Я — русский! Я — русский!» Это спасло меня от лопат, но, увы, пока я разговаривал с самыми воинственными, другие женщины за несколько секунд разорвали мой парашют на платочки и разбежались.

Перед начальством я появился с убитым видом и с ворохом парашютных строп. И не таким уж обидным было полученное мной взыскание «за утрату боевого имущества», как последовавшие за этим «правдивые» побасенки ребят «об одном храбром разведчике-пара­шютисте, которого раздели две престарелые колхозни­цы». При этом рассказчики, невинно улыбаясь, погляды-пали на меня.

Шел четвертый месяц войны. Гитлеровцы подходи­ли к Москве. На дальних подступах к столице гремели тяжелые бои.

В один из октябрьских дней нас построили в зале квадратом, вынесли вперед знамя, и училище приняло присягу стоять за Родину до последнего дыхания, драть­ся с оккупантами, не жалея крови и не щадя жизни, уме­реть, но не пропустить врага.

В начале ноября ушла на фронт смежная с нами группа разведчиков-диверсионников. Со дня на день ждали отправки и мы. Но в канун 24-й годовщины Вели­кой Октябрьской социалистической революции вечером неожиданно объявили приказ начальника гарнизона о том, что училище примет участие в праздничном воен­ном параде, который состоится на Красной площади 7 ноября.

Сначала мы не поверили: немцы под Москвой — и парад. Но когда поверили — сердца застучали по-осо­бому. Ходили подняв носы и радовались, что у нас та­кая страна, такая армия и такой вождь.

Вся ночь прошла в подготовке. Сна не было. Чистили винтовки, подшивали подворотнички, примеряли только что доставленное зимнее обмундирование. Особенно понравились нам безупречно белые полушубки.

Утром 7 ноября вместе с другими частями Москов­ского гарнизона мы, подтянутые, торжественные, стояли на Красной площади. На трибуну Ленинского мавзолея поднялись члены Советского правительства и Государ­ственного Комитета Обороны во главе с И. В. Сталиным. Мы еще больше подтянулись и смотрели во все глаза.

Пошел крупный, хлопьями, снег, мы начали зябнуть, но приподнятое настроение не покидало нас до самого конца парада. Мы знали, что пехотные части, печатав-

PAGE25

шие шаг по брусчатке площади, танки, пушки, конница прямо с парада пойдут на передовые защитные рубежи столицы. Парад был для них могучей моральной заряд­кой.

В начале декабря стала получать боевые назначения и наша группа. Сергей Власов уехал на Калининский фронт, а меня направили на Волховский, туда, где зады­хался в блокаде мой Ленинград.