Иван-Царевич

Морвуд Питер

Василий заметно смутился, но Финист глядел уж не на него, а на Ворона.

– Из твоих слов, Миша, надобно понимать, что ты с нами не полетишь. И далеко ль собрался? Скоро ль воротишься?

Вместо ответа князь Михаил взял черную свою книгу и сунул в мешок поясной.

– Вытащите бочку и подле нее ждите. Я не промешкаю. Хоть дорога моя и неблизкая, к западу от солнца, к востоку от луны...

Встал он из-за стола, раскинул руки - и вот уже взмыл к потолку ворон, хлопая крыльями, что чернее ночи. Один миг - и нету его.

Обещался Михаил не промешкать, а ждать его долгонько пришлось. На студеном

ветру сидели братья возле бочки. Неприметная на вид бочка, разве что побелела вся от соленых вод Азовского моря. Но дух от нее такой шел, что не больно-то им весело было в такой компании.

Василий все на нее косился, а потом, уж в третий раз, с тех пор как сменил орлиное обличье на человеческое, пошел к морю руки ополоснуть. Финист Ясный Сокол, сидя на песке, жевал травинку и насмешливо поглядывал на брата.

– Что ж ты, Вася, ноги-то не моешь? Ты ведь не крыльями ее тащил.

– Нишкни!
– гневно зыркнул на него князь Орел.- Тебе ее тащить и вовсе не пришлося, так что сиди да помалкивай!
– Он потер песком руки и дочиста вымыл их соленой водою.

Зорким взглядом из-под длинных ресниц озирал Сокол морскую гладь. Василий не совсем прав в своем укоре, ведь не кто иной, как Финист, первым нашел бочку средь волн и первым учуял трупное зловоние. Такой маленький бочонок не может столько весить, разве что те, которые матросы берут с собою в плаванье, а они чем наполнены? Рубленою солониной!..

Долго глядел Финист Ясный Сокол на бочку, потом вдруг выплюнул травинку изо рта, будто лишь теперь ощутив ее гадкий привкус, и отодвинулся подале.

Тут гром отдаленный раскатился, и в короткой вспышке молнии возник из ниоткуда Ворон с двумя каменными флягами в руках.

Финист помахал ему рукою, а Василий резко выпрямился да шапку в волны и уронил. Поспешно подхватив ее, он пробурчал:

– Взял забаву как вор подкрадываться!

Михаил одарил рослого брата лукавой усмешкою, глядя, как тот отряхивает шапку, ставшую похожей на промокшего зверька.

– А ты хотел, чтоб я на крылах бури примчался? По крайности, отвлек тебя от невеселых дум твоих.

Василий покосился на бочонок и стал еще яростней шапку выжимать. Дело свое он с честью исполнил, а второй раз попадаться на острый как бритва язычок брата Михаила охоты не было. Вася, несмотря на рост и силу богатырскую, простая душа. Нахлобучил он мокрую шапку на голову, как ни выжимал, с нее все капало.

– К западу от солнца, к востоку от луны...- повторил Финист сказанные при прощании слова.- Что же ты, Миша, там нашел?

– А вот что...- Михаил поднял кверху фляги.- Мертвую и живую воду.

– Ну? Как же ты их добыл?
– удивился Финист.

Михаил смерил взглядом Василия в мокрой шапке и загадочно улыбнулся.

– Да уж вот, подкрался!

Василий стряхнул с носа каплю, поглядел на меньшого брата и ничего не сказал, хотя все мысли на лице были написаны.

А Финист рассмеялся и опять рукой махнул.

– Теперь Мишин черед пришел дело делать. Тебе, Василий, едва ль на то глядеть захочется. Да и мне, признаться, тоже.

Повернулся он и резво зашагал к дальним дюнам, прочь от Михаила и от бочонка.

Василий проводил глазами старшего брата, потом перевел их на Михаила, усердно трудившегося над крышкой бочонка. А как

отскочила крышка, не утерпел-таки, заглянул. Вылезли глаза его из орбит, зажал он рот руками и бегом припустил за Финистом.

Михаил Чародеевич Ворон распрямился полюбоваться делом рук своих. Пять часов старался он без устали, ползал на коленях по сырому колкому песку, чтоб собрать по кускам тело зятя - жилочка к жилочке, мускул к мускулу,- благодаря Всевышнего за то, что Ванюша не видит, не чувствует трудов сих тяжких. Лишь под самый конец терпенья ему не хватило - прибег к ворожбе, не то запутался б совсем в этих кусках. И вот, Иван Александрович, царевич Хорловский, лежит пред ним в чем мать родила, и все тело его саблею да топором порубано. И еще возносил Ворон хвалы Господу, Творцу нашему, за то, что чернокнижник оказался столь мстителен и не оставил ни единой части врага своего на сырой земле. А ну как недосчитался б Иван пальца либо почки, легкого либо сердца?! Чего греха таить - головы мог бы лишиться, имей Бессмертный обыкновение брать себе такие трофеи.

Окровавленные лохмотья одежи лежали на груди Ивана, а искромсанный железный ворот вновь опоясывал шею его. Долго вертел Михаил так и эдак искореженные куски железа, покуда не сложил, как было, а про себя все клял этого дурака - лезет очертя голову в самое пекло, нет чтоб спросить, посоветоваться с умными людьми!

К примеру, с мужьями сестриными...

Вновь опустился на колена борон, моля Бога, чтоб явил милосердие к балбесу, чья доброта злом обернулась, и для него самого прежде всех. Окончив молитвы, откупорил он первую каменную флягу, осенил Ивана и себя крестным знамением и окропил чистейшей мертвой водою обезображенный труп. С головы до пят окропил, потом от плеча к плечу.

– Крещу тебя и сам крещусь, будь снова целым во славу Божию!
– твердил он, опустошая флягу.

Затаил он дыханье, когда серебристая дымка окутала Ивановы останки, ровно туман в сумерках. И не надо бы глядеть, да не мог отвести очей зачарованных при виде того, как исчезают багровые шрамы на коже, как благодаря искусной ворожбе его делается тело целехонько, как одевается оно в полотно, да в бархат, да в шелка, да в меха, словно б никогда и не заносил над ним Кощей топора своего.

Покамест надежды сбываются. Теперь осталось окропить зятя живою водой. Отчего бы и ей не исполнить все его чаянья, как мертвая исполнила? Поднес Ворон к глазам вторую флягу, будто мог видеть сквозь камень и прочесть в воде, не напрасны ль труды его. Весь взопрел, покуда вытащил тугую пробку, и повеяло на него пряным земным духом. Может ли навредить человеку запах полевых цветов, да зеленеющего ковыля степного, да животворного дождя? Ворон еще раз перекрестился и, помолясь, начал кропить Ивана живой водой.

Черна была вода и так холодна, что пар из фляги шел. Брызнул на руки, на ноги, повыше сердца да промеж бровей, тут вода вся и вышла.

Но ничего не стряслось.

Уставился Михаил, князь Темного Леса, на флягу, и едва не сорвалось с уст его такое словцо, какие добрым христианам вовек произносить заказано.

Да не успел, благодаренье Богу, потому открыл Иван-царевич очи и зевнул, точно пробудившись от долгого сладкого сна.

– Мать моя,- вымолвил он,- шея-то как болит, аж в голове отдается!