Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
— Вышка рассчитана на сто тонн. Канат новый. Как резьба в трубах?
— Трубы актированные, старье.
— Лебедка?
— Проверял. Но какую нужно нагрузку?
— Не меньше ста, а может, и сто двадцать.
Если бы Золотов не знал своего начальника, он подумал бы, что тот не в своем уме. Вышка рассчитана на сто тонн, без всякого запаса прочности, поскольку такого усилия в нормальной работе не требуется. После месячной работы она может не выдержать и расчетной нагрузки, о ста двадцати и
— Я на это не пойду! — грубо и прямо сказал он. — Вышка деревянная, на гвоздях. И наверняка полетит резьба в трубах! Можно людей побить!
— Все можно. Можно лоб разбить, а можно дело сделать, Золотов.
— Технология-то опасная была с самого начала. Может, попробуем нефтяную ванну? — промычал мастер.
— Три тонны нефти? По нынешним временам их надо выпрашивать у генерала лично, а привезти — не раньше как через декаду. Соображаешь, Золотов?
Николай понимал Золотова, но он не мог простить ему реплики насчет технологии. Подумав, сказал спокойно:
— Давай не горячиться, Григорий Андреич. И технологию оставь в покое, она так или иначе будет на всех скважинах нашей структуры, ничего лучшего ни ты, ни я пока не придумали. А подъем я буду делать сам.
Он решительно направился к двери.
Золотов застыл у стола, над схемой скважины, — она будто гипнотизировала его. Резкий выхлоп забухшей двери вывел его из оцепенения.
— Николай Алексеич! Николай! Постой! — вдруг бросился он следом. — Постой, погоди! Я сам! Я же не первый год у тормоза, да что вы, в самом деле-то! Подождите!
— Я с себя ответственности не снимал, а за малодушие — голову оторву! — крупно шагая, не оборачиваясь, сказал Николай.
Поднялся на мостки и ступил на трап, ведущий наверх. Замелькали под ногами ступени, земля оторвалась, он по пути оценил высоту на уровне «галифе» — оттуда упал когда-то Воронков — и, отдышавшись, начал взбираться к самой головке.
Захватывало дух, вышка чуть-чуть покачивалась, словно Николай стоял не на верхушке деревянного каркаса, а на острие стального стержня.
«Ну, Шумихин, держись! Сегодня испытаем твою работу!» — почему-то весело подумал он.
Отсюда открывался необозримый простор. Леса, леса, талые плешины болот, снежно-белые извилины речек на десятки километров вокруг. Рукой подать — бревенчатый черный поселок, словно свалка ящиков и бочкотары. Глянуть бы отсюда в другой раз, когда за ближней купой кедров вырастет новый, чистый городок, когда внизу — полный порядок.
Николай внимательно осмотрел кронблок, брусья, тросовую оснастку. Спустившись, послал за Шумихиным. Подготовка закончилась только к сумеркам.
Золотов сам подошел к лебедке, опустил руку на рычаг и приказал всем покинуть вышку. С виду он был спокоен. Закинув голову, сосредоточенно посмотрел на огромный
— Отойдите все же, Николай Алексеич…
— Ничего, давай…
Лебедка дернулась, но талевый канат не шевельнулся.
— Не берет, — проговорил бурильщик, стоявший на входных мостках.
— Прибавь, — тихо, повелительно бросил Горбачев.
Золотов, стиснув зубы, включил крайнюю передачу.
Злобно, предостерегающе зарокотали цепи, и могучий барабан лебедки, с ходу преодолев мертвую точку, потянул стальной канат. Стрелка индикатора веса метнулась за пределы шкалы, уперлась в ограничитель. Непревычно-надсадным гулом наполнилась буровая, и деревянный каркас содрогнулся и охнул от страшного напряжения. Казалось, невиданный ураган прошелся над вековыми лиственницами, из которых люди собрали этот стройный сорокаметровый фонарь. Сухо скрипнули крепления.
«Все, сейчас посыплется…» — с неожиданной усталостью подумал Николай, закрыв глаза.
— Иде-о-от! — визгливо закричал бурильщик.
Золотов недоверчиво поднял голову. Над ним медленно поднимался крюк, увлекая вверх мокрую железную колонну. Она все возникала новыми муфтами из роторного отверстия, все шла и шла ввысь.
Теперь можно было уменьшить усилие лебедки и поднять скорость…
Около дежурки горбился Шумихин, сдвинув шапку на затылок, опираясь на неразлучную палку. С его открытого лба парило.
— Выдержала, красавица! — молитвенно вздохнул старик, не спуская растроганного взгляда с ажурного фонаря.
Золотов утомленно прошел в дежурку. Николай брел следом, у него подкашивались ноги.
— Спасибо, Григорий Андреич, — благодарно сказал он Золотову, опираясь на его плечо. — А на водичке нам еще много поработать придется, не взыщи.
— Да я и сам вижу, вода себя оправдала, а мы жидковаты оказались на расплату, — невесело усмехнулся Золотов.
Николай тяжело свалился на скамью у порога. Ему вдруг смертельно захотелось спать. Руки, ноги, плечи разом отяжелели, и ему показалось, что он не отдыхал здесь с того самого часа, когда спрыгнул с трактора и впервые поздоровался с Шумихиным.
Кажется, он даже клюнул пуговицу брезентовой спецовки, опасливо проморгался и не очень резво поднялся.
— Ну, я пошел, Григорий Андреич… Что-то ужасно на сон потянуло…
Золотов глянул серьезно и озабоченно.
— Да-а, вид у вас… — неожиданно теплым голосом сказал он. — Весна, Николай Алексеич. В этих местах сейчас цинга, как собака, бросается на самых здоровых людей. И перво-наперво — в сон кидает. Спиртом ее надо глушить, вот что. И зря вы себя так блюдете: людей ничем не удивишь, а здоровье потеряешь. В меру-то оно даже необходимо.