Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Знаменский Анатолий Дмитриевич

Полагаясь на Ваше слово, я не стал тотчас же требовать положенной суммы, однако вот уже проходит год, а я не получаю от Вас никакого известия.

Вы знаете, насколько трудно и рискованно в смысле средств мое предприятие, а поэтому Вам должна быть понятна моя настойчивость. Испытывая в настоящее время крайнюю нужду, я просил бы Вас при первой возможности переслать почтою или другим каким видом причитаемые мне 866 рублей, которые вы мне задолжали по банку.

С искренним почтением, всегда преданный Вам гвардии штабс-капитан в отставке — Воронов».

__ Благодарю, хорошо… — кивнул Парадысский.

Послание

немедленно было изорвано на мелкие клочки и выброшено в черный зев изразцовой голландки, но это не спасало положения. Пришло умозаключение: письмо капитан писал будучи трезвым, значит, в самом деле нуждается в деньгах… Деньги следовало найти немедленно.

«И дернуло же меня играть с этой гвардейской селедкой!» — покаянно подумал Станислав, вспомнив злополучный вечер. Хорошо, плохо ли жить в этой дохлой Вологде, но до Воронова он ни разу не проигрывал здесь столь значительной суммы.

В прошлом году, проездом на север, в Вологде несколько дней гостил отставной штабс-капитан, шулер и делец Воронов. От затевал рискованнейшее предприятие — нефтяной промысел на Ухте, где до него уже сложило голову немало предприимчивых промышленников.

Каковы были его успехи в делах, Станислав не знал, но о том, что Воронов за несколько дней пребывания в Вологде успел очистить за карточным столом карманы не у одного десятка доверчивых партнеров, — об этом в городе помнили до сих пор. Особенно неприятные воспоминания остались, конечно, у пострадавших.

Станислав порывисто выдвинул из-под кровати кожаный баул, открыл его и привычным движением извлек с самого дна бумажный сверток.

Это был его неприкосновенный запас — на черный день. Пересчитал мятые десятирублевые и четвертные бумажки, с неудовольствием захлопнул баул: всего триста рублей с небольшим…

Так где же все-таки найти остальные пятьсот?

Воспользоваться благосклонностью хозяйки? Но у нее не найдется такой суммы… Попросить у Замойского? Он адвокат, у него водятся деньжата, но этот сладкоголосый крот ни за что не даст больше ста.

Положительно, выхода не предвиделось. Если даже броситься в турне по земским ямам и уездным писарям, более двухсот пятидесяти не наскрести. Кроме того, на поездку не было времени: следовало, пока не поздно, отвязаться от Ирки.

Вся эта история начинала походить на петербургский провал…

«А, да черт с ним, с капитаном! Подождет!» — решил наконец Парадысский и, залпом хватив полстакана коньяку, стал собираться к своей возлюбленной.

Ирочка жила на широкую ногу.

Несмотря на явно пренебрежительное отношение к ней местного светского круга, как к выскочке из туземного, серого сословия, она всеми силами старалась подавить этот круг своими денежными возможностями. Бриллиантовые серьги, модные платья от лучших портних, великолепное боа из голубого песца — все это в какой-то мере компенсировало незавидное происхождение Ирочки. Собственно, учением она занималась немного, пропуская половину занятий, и только солидная мзда госпоже Аксельбант по всем двунадесятым праздникам и царским дням позволяла ей оставаться курсисткой.

Состоятельный папаша, увидя однажды свою красавицу дочь в блестящем наряде, сверкавшую золотом и белизной обнаженных рук, ошалел от восхищения и не жалел ничего,

чтобы дочь вышла в люди, и не как-нибудь, а в подобающем виде.

— Вот мы-ста какие! Дед лаптем щи хлебал! Смекаете?..

И хотя все, что он покупал ей, проверялось при каждом наезде с самой мелочной скрупулезностью, а на прожитье ей назначалась строго рассчитанная сумма, дочь проводила время приятно.

Жизнь была устроена довольно удобно, если не считать обидного пренебрежения светских барышень, толкавшего Ирочку в сферу революционных идей, которые, как известно, отвергали всякое значение сословности. В душе Ирина ощущала себя террористкой, до времени законспирированной в учебном заведении г-жи Аксельбант. Она коротала дни на воскресных гуляньях и дома, на тахте, с любовным романом в руках.

Ах, можно ли не перечитать еще раз тургеневские «Вешние воды»? В этой вещице, правда, все наивно до крайности, но зато как полнокровно и как поучительно жила на страницах книжки Марья Николаевна Полозова — женщина-полубогиня, русская вакханка, открывшая Ирочке секреты истинного счастья! О, Марья Николаевна хорошо знала, куда держать путь, когда под седлом подвижная, теплая спина благородной скаковой лошади, а рядом наивный всадник-юнец, едва-едва догадывающийся о том, чего от него хотят… Но она знала, и шел этот путь все в глубь да в глубь леса.

«Вы умеет забывать, Санин?..»

Потом оказалось, что Тургенев просто смешной старикашка в сравнении с госпожой Вербицкой и Арцыбашевым, книжки которых нельзя было читать по ночам. Заглянув в них, Ирочка замерла и содрогнулась от щемящей внутренней боли. Человек-зверь, обуреваемый неутолимой страстью, распинал ее воображение, и было страшно и сладко познавать эту бурю новых, запретных ощущений…

— «Санина» принес? — было первым ее вопросом, когда в комнату без стука вошел Станислав.

«Санин», новый роман Арцыбашева, недавно появившийся в столицах, по слухам, наделал много шуму. Это был уже не тот Санин — восторженный и робкий тургеневский юноша, развращенный беснующейся с жиру барынькой; это был потомок, впитавший всю пошлость, весь цинизм умирающего класса и бравирующий горькой пустотой собственной души. «Жизнь есть сон, а во сне — все дозволено!», «Какие могут быть идеи, когда на свете есть обнаженное женское тело?», «Бросьте мне кость — и я зарычу, как пес: это доставит мне звериное удовольствие, недоступное человеку! И в этом я буду неизмеримо счастливее вас!» — во всеуслышание кричала душа паяца и хулигана, и тысячи читающих зевак замирали от восторга. Шикарная публика упивалась новым героем дня — «человеком без убеждений», попирающим всякие нормы морали и долга и разрушающим «бессмысленную веру» человека в будущее…

Сам Парадысский мечтал раздобыть эту сенсационную книгу и в прошлое воскресенье обещал ее Ирине.

— «Санина» принес? — с игривым кокетством повторила она, соскользнув с тахты и обнимая Станислава.

Парадысский легонько отстранил ее, присел на стул.

— Нет, не нашел еще «Санина»… — озабоченно сказал он и вдруг с неожиданной прямотой добавил — О книжке придется пока забыть. У меня большие неприятности на службе, Ирен!

— Что случилось? — настороженно вскинула она брови и придвинулась к нему на самый край тахты.