Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только воля говорит: «Иди!»
«Легко сказать!» — усмехался
Впрочем, что ж, английским деловым людям приходилось, по-видимому, сталкиваться с той же международной корпорацией, с которой лицом к лицу сошелся теперь мелкий предприниматель Гарин. И не для них ли, по сути, писались эти стихи, эта зарифмованная программа сопротивления?
«И только воля говорит: «Иди!»
Весь вопрос в том: куда! И, может быть, зачем?
Савва Морозов, русский капиталист, макнув на все рукой, как известно, ссужал большие деньги большевикам, на революцию. «Пусть и мое сгорит в этом огне, но зато Россия освободится от железных пут колонизации!» Может, в этом и крылась нынче главная загадка бытия?..
* * *
В деревню Подор на Средней Эжве этим летом приехала молодая сельская учительница, ровным счетом ничего не знающая о жизни, ее основополагающих течениях и законах, но преисполненная желанием нести свет в темные избы, учить добру, сострадать ближнему, отчасти даже и «непротивляться злу»… В тощем сундучке у нее меж прочих девичьих ценностей лежало полдюжины книг, в числе коих, разумеется, и сентиментальное произведение «Хижина дяди Тома» — о горькой жизни американских негров…
Деревня Подор между тем задыхалась в дыму. Лесные пожары осаждали ее со всех сторон. Огонь пытался перескочить через речушку на ячмени и ближние рощи, а оттуда было уж недалеко и до сельских крыш.
Люди угрюмо бродили по улочкам с красными, слезящимися глазами, без причины переругивались и кляли судьбу. Унылая предгрозовая тишина неожиданно нарушилась колесным скрипом, криками возчиков и стуком топоров: на том самом месте, где некогда сгорели в грозу хоромы Прокушева, Амос Чудов начинал строить полутораэтажный дом, с бакалейной лавкой в полуподвале…
Народ злобно поглядывал в сторону пристани, где сваливались бревна, камень и тес. Молодая учительница с ясными, безгрешными глазами не могла понять, почему так темны душами люди, отчего они не радуются тому, что земляк их возводит на пустыре хороший дом. Ее удивляли их недоброжелательство и безотчетная злоба. Она не могла слышать, как они поносили его:
— Паршивая скотина спокон века в ненастную погоду хвост поднимает!
— Куда те! Этот с рождения с дьяволом в сговоре. Тихо ходит, да густо месит…
— Мамай-безбожник!
Пантя по-прежнему сидел в деревне, связанный подпиской о невыезде. Никакого порядочного заработка не предвиделось, и он скрепя сердце пошел наниматься в плотники к Чудову.
Амос в красной сатиновой рубахе стоял, раскорячившись, над обхватным бревном: самолично смолил первый окладной венец.
Рядом в чугунном котле кипела вонючая смола.
— Бог на помощь, — по обычаю сказал Пантя. — Домишко-то навек собираешься отгрохать?
Хозяин выпрямил спину, откинул тылом ладони упавшие на глаза космы, пробурчал что-то похожее на «спасибо», ухмыльнулся:
— Да оно как говорится: кто бы ни был, а без дома все не хозяин…
— Это так. А вот ночью, говорят, звезда с хвостом пролетела. Не тревожит?
— Чего это?
— Говорят: к войне, мол…
— Такой ветер мне в спину. Кособрюх, грыжа у меня… Не страшусь.
— Это уж так, — согласился Пантя. — Кому повешену быть, тот не утонет.
Амос пытливо вперил остренькие глаза в Пантю: не дерзит ли? Парень показался безобидным. Чудов успокоился, продолжал как ни в чем не бывало:
— Без малого двадцать лет сбирал по копейке, теперь можно избу сладить. Не себе уж — детишкам, чтоб в довольстве жили…
— Тоже верно, — согласился Пантя, оглядывая берег.
Кругом суетились рабочие. Артель землекопов начала по разметке траншею под фундамент сажен на девять длиной. Песчаный грунт поддавался хорошо, летел из-под лопат далеко от бровки.
«Место ладное выбрал, иуда, — подумал Пантя. — Лет сто без помехи простоит дом, коли не догадаются людишки красного петуха подпустить…»
— Дело хорошее удумал, Чудов, — сказал он вслух. — Я вот тоже к тебе направился: не возьмешь ли, часом, в плотники? Дело знаю. Приходилось.
Амос почесал в раздумье за ухом, перенес ногу через бревно, присел.
— Закуривай… — Потом с явным удовольствием оглядел берег, призадумался. — Оно, видишь, Пантелей… артель, сказать, у меня полный. Разве что по-свойски, по-соседски тебя взять? Мутить воду не будешь?
— Зачем мутить? Коли не обидишь…
— Само собой… Однако я вас, зимогоров-то, знаю, потому и говорю. Народец портиться начинает. Городские мутят здорово, а чего ж нашим-то остается?
— И это верно. Да ведь все из-за неправды человеческой, — опять покладисто согласился Пантя. — Оттого, что обман кругом. А коли без обману, по правде, так и будет мирно, по-доброму…
— Гляди, я не неволю, — крепко затянувшись цигаркой, сплюнул Чудов.
— Да и я знаю, что не тянул ты меня… Однако сколько же заплатишь?
Хозяин опять задумался, стал глядеть на ту сторону речки. Там вставал багровый, горячий дым, над бурыми вершинами сосен чередовались искровые вспышки с яростными взлетами пламени.