Иван-чай-сутра

Ермаков Олег

…Алекс опасался увидеть на горе, например, рабочих, или даже экскаватор.

Что будет дальше, он не знал. Но уже ясно было, что в понедельник не выйдет на работу. И это будет, скорее всего, крахом его карьеры на ДОЗе. С прогульщиками там поступают сурово. Вряд ли поможет заступничество тещиного знакомого. Впрочем, впереди еще целая ночь.

(Не знал он и того, что кто-то вместо него уже начал: бульдозеры глазели на мир разорванными окнами и внутри, на сиденьях серели зрачки увесистых булыжников в белом хрустком крошеве.)

Алекс сразу понял, что на горе кто-то был, еще на полпути

к вышке. Сюда уже сто лет никто не поднимался, кроме него. А сейчас была пробита целая тропа в иван-чае. В траве он заметил окурки, конфетную обертку. Возле самой вышки, ржавой и отмеченной птицами, любившими подставлять перья ветру, теплело серое кострище. Алекс прислонил велосипед к сосне, перевел дух, огляделся. В кустах он обнаружил груду жердей. Продолжил обход горы и наткнулся на свежий шурф. Значит, все так и есть, тот мужик говорил правду. Алекс разглядывал шурф. А у него была надежда, что здесь ничего не найдут, кроме глины. Или даже, что в горе сокрыта скала. Нет! Песок и гравий. Будущие плиты очередной панельной девятиэтажки, убогих гнездилищ для задроченных индустриальной эрой рабов, куда они без всяких возражений впустят голубоглазых троянских коней TV и будут вкушать свои дешевые наслаждения, думая, что это и есть свобода и счастье, что ничего другого, кроме футбола и фальшивых улыбок президентов и разнообразных проституток, они не достойны. Хотя здесь, на горе ясно, что для них закрыт весь мир. И со стороны Иерихонской Горгоны, этой Горожанки со змеиной короной, весьма предусмотрительно отдать приказ о ломке гор. Вот этой конкретной горы. Ведь сражение между мирами не кончается, город и деревня навечно враги, Вороний лес — против ваших убогих парков с каруселями, Карлик-Дуб — против ваших памятников палачам и архитекторам иерархии, сиречь вертикали власти, Луга Мануила — против залитых асфальтом площадей, Белый лес — против резиденций с колоннами, флагами и ментами; и когда-нибудь Ворон выклюет ваш державный глаз, — там, где будет поле последней брани. Пусть в это и трудно поверить.

Зачем же они заготовили столько жердей? Алекс не мог допустить мысли, что кто-то еще устраивал помост на вышке, — чтобы смотреть вокруг. Сам он так и поступал, и в звездные ночи спал на вышке, если комары не донимали. Да, эти ночевки на жердях между четырех ржавых опор, навсегда оставили «привкус росы, железа и звезд», как говорил Егор после своего одиночного путешествия. То, что он собирался явить миру, должно было иметь тот же привкус.

Алекс поставил палатку. Связку старых жердей он не нашел в развилке вяза. Возможно, жерди пустили на дрова. Но зачем нарубили новые? Побоялись, что прежние не выдержат? Да кто здесь все-таки был? Может, кто-то еще помимо геологов, пробивших шурф?

…Но — что толку лукавить с самим собой или с этой речью? — в каком-то реликтовом уголке сознания тлела смутная детская догадка, вдруг вспыхивая уверенностью, что однажды все так и будет: где-то здесь, на горе, или на берегу Дальней Реки он увидит знакомую немного сутулую фигуру в футболке с надписью.

Иногда Алекс представлял это очень ясно. Ему казалось, что Егор будет невозмутим, деловит, короче, будет сидеть у костра — или выходить к нему из тени деревьев — с таким видом, словно ничего не произошло, словно они недавно расстались.

* * *

В вечерний час на Пирамиде, цветущей иван-чаем, золотой розгой и скипетрами коровяков, Алекс сидел под соснами, как будто глубоко под водой. На него снисходил великий покой горы, вечернее забвение над тенистой землей с дальними рощами, отражавшими

солнце. Железный четырехножник курился к ночи ароматом трав и сосен. Кузнечики старались вовсю. Кажется, древние называли их лирниками Аполлона. Или Егор? Алекс уже не помнил. Он и себя забывал. Им овладевала речь, — вот что он понимал с определенностью. Но эта речь была удивительной. Она была упоительно безмолвной. Нет, точнее, бессловесной, а звучать она звучала. И в ней слышался грубоватый голос Егора; и голоса всех Плескачей, как их называли в округе. Это была их земля, синеглазых и лобастых крестьян и граборов, это была их гора. И она тихо пела.

…Но на горе появились люди.

Алекс услышал голоса и сразу отличил их от тех, что уже потихоньку начинали звучать в его глубоководном сознании. Он встряхнулся. Да, это были реальные люди. (Как будто Плескачи не реальны.) Рабочие? Геологи?..

Вскоре он различил среди острых верхушек иван-чая синюю бейсболку и скрученный разноцветный платок на рыжих волосах. На гору поднимались долговязый парень и девушка. Они громко говорили, как будто спорили о чем-то. Девушка вдруг замолчала, а парень еще продолжал клясть русскую Сахару, какую-то книгу, комаров, битников и жару. Хотя уже было совсем не жарко. Девушка быстро ему что-то сказала, и, вскинув голову, он оборвал поток слов и остановился. Было от чего оторопеть. Прямо на их месте стояла палатка, и у сосны сидел бородатый парень в обтрепанной панаме цвета хаки и в круглых очках.

Девушка шагнула вперед, выходя из иванчаевской гущи и удивленно разглядывая новый лагерь.

Алекс с любопытством смотрел на них.

— Прикол, — пробормотала девушка.

— Программаглючит, — отозвался парень.

— Хм, тут вообще-то… стоял наш лагерь, — сказала девушка.

Выглядели они живописно, особенно рыжая лобастая девушка.

— Ваш лагерь? — переспросил Алекс.

— Ну да, — сказал парень. — Просто мы на время включили ждущий режим.

— Я ничего не заметил, — соврал Алекс. На самом деле следы присутствия людей обнаружил сразу; и кострище было теплым.

— Мы не могли оставить заставку, — буркнул парень. — Тут только на первый взгляд глухая мань. А на второй — сидя на белой полосе. — Он бросил котелки на землю. Они упали с пустым звуком. — Не успеешь оглянуться… — Тут его взгляд остановился на пузатой мокрой канистре у сосны.

Девушка повесила пустые пластиковые бутыли, связанные шнурком, на сучок, сдула рыжую прядь с разгоряченной щеки и с вызовом посмотрела на Алекса.

— А вы что здесь делаете?

Алекс развел руками и не нашел, что ответить.

— Вас ист дас? — пробормотал парень, не спуская глаз с канистры. Голос у него охрип. — Вода?

Алекс кивнул. Парень с отчаянием, в котором сквозило и восхищение, взглянул на Алекса и снова воззрился на пузатую пластиковую восьмилитровую канистру.

— Коллосаль баклажка… Но много места занимает, — говорил он, как сомнамбула, не отрывая взгляда от канистры.

— Да нет, она складная, — сказал Алекс.

— Фантастик! А мы целый день ищем, — бормотал он, проводя белесым обложенным языком по сухим запекшимся губам, — как бедуины. — Он как-то слепо взглянул на Алекса. — И ничего не нашли. Где вы ее взяли?

Девушка бросала на друга укоризненные взгляды, но тот ничего не хотел видеть, кроме канистры, полной воды. Родниковой, между прочим, воды.

— Это неблизко, — сказал Алекс.

Парень сокрушенно вздохнул.

— Так я и знал. — Он с трудом сглотнул.