Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Давал ты мне в сем слово свое. Поверил аз слову твоему, они же мне поверили, и остался един аз ныне во лжи! Выпусти великого князя, сними грех с моей и со своей души! Что может тобе злого содеять слепец беспомощный! Дети ж его малые, младенцы еще.
Владыка Иона медленно поднялся со скамьи и, обратясь к вставшему тоже Шемяке, добавил уже спокойно, но твердо:
— Ежели все же страх имеешь, то свяжи душу князя Василья еще и целованьем честного креста, да проклятыми грамотами, [80] да и нашею братией, владыками!..
80
П
— Истинно, истинно, — заговорили все отцы духовные, — укрепим и мы его клятвой на верность тобе, княже. Что учинить можно слепцу болящему с двумя младенцами…
— Ныне с тремя, — поправил боярин Никита, — в лето сие, августа в тринадцатый день, родился у князя Василья в Угличе сын Андрей…
— Тем наипаче, — обращаясь к Шемяке, громко сказал Иона. — Прикажи, сын мой, не в Царьград послов слати, а купно с нами, владыками, и прочими отцами церкви поезжай сам со двором в град Углич отпущения для-ради великого князя, а церковь благословит тобя на княжение.
Многое еще говорил владыка Иона и другие владыки и бояре. Долго слушал их князь Димитрий молча, размышляя. Видел он, что, если не отпустит князя Василия, начнется смута, а церковь отойдет от него.
— Злее того зла, что уже есть, не будет, — зашептал князю Димитрию дьяк Федор. — Помни, Борис-то тверской за Василья. Посылает, бают, воеводу, князя Андрея Димитрича, веля распознать все. Силен Борис-то казной да пушками…
— Порешим с Васильем, почнем с Борисом, — злобно прошипел Шемяка и, обратясь к князю можайскому, громко сказал: — А ты как, Иван Андреич?
— Яз со владыкой не спорю, — ответил князь Иван. — Много ль брат твой без очей-то может? Так и князь Василий: жив еще, а уж без веку!..
Князь Димитрий Юрьевич глубоко вздохнул и сказал нетвердым голосом:
— Ин согласен и яз. Купно поедем все в Углич. Выпущу князя Василья, дам ему и детям его некую вотчину, на чем бы можно им быть…
Княгиня Марья Ярославна сидела в своей келье и кормила грудью новорожденного Андрея. Ни о чем не думая и вся отдаваясь сладостному чувству, она смотрела, как жадно чмокал и сосал маленький ротик, щекоча и слегка покусывая беззубым ртом ее сосок. Крохотные тоненькие пальчики шарили по ее пышной белой груди, и все это вместе с сосаньем было невыразимо приятно. Марья Ярославна не удержалась и стала целовать теплый атласный лобик ребенка, стараясь не мешать ему насыщаться.
— Хорош у тя Андрейка-то, — проговорила Дуняха, откормив своего Никишку и укладывая его в зыбку, подвешенную тут же, в углу княгининой кельи.
— И твой не плох, — улыбнулась княгиня и, засмеявшись, добавила: — А мой-то в колени мне пустил, всю залил…
Она подняла на руки отвалившегося от груди Андрейку, сытого и улыбающегося. Княжичи Иван и Юрий подошли к новому братцу и, радостно улыбаясь, подставили ему свои руки.
Андрейка пухлыми ручонками, словно перетянутыми у кистей ниточками, с ямочками над каждым суставом, цеплялся за выставленные вперед пальцы и тянул их к себе в рот.
Дуняха,
— Золотко мое, — восторженно говорила она, переворачивая теплое розовое тельце, — андельчик мой светлый, басенький ты мой…
Когда княгиня обрядила Андрейку и положила в резную колыбельку-качалку, стоявшую рядом на закругленных полозьях, к ней подбежала Дарьюшка.
— Государыня, — молвила она, — дай его мне покачать, дай, Христа ради…
Дочка Константина Ивановича за два года заметно подросла и теперь с охотой и радостью няньчилась с маленьким княжичем, как с живой, занятной куколкой. Данилка же, пришедший к Ивану звать его на рыбную ловлю, стоял в сторонке и исподлобья глядел на всю суету около Андрейки.
— Бабье дело, — сказал он сурово Ивану, когда тот подошел к нему. — Карасей-то ловить пойдешь? Я место нашел, прудок туточка есть. Сенька просвирнин мне сказывал…
Дверь в келью отворилась, и вошел великий князь Василий Васильевич — его вел под руку Васюк, — а следом шел Илейка. Старый звонарь, проходя мимо Ивана и Данилки, лукаво подмигнул им — о пруде с карасями. Он тоже знал и давно уж навастривал Данилку соблазнять княжичей на ловлю.
— Марьюшка, — сказал глухо Василий Васильевич, садясь на скамью, — был сей часец у меня отец Софроний. С Костянтин Иванычем приходил.
Марья Ярославна насторожилась.
— Али вести какие есть?
— Шемяка, баит отец Софроний, сюда с владыками и боярами едет. Иона передать велел, якобы отпущения нашего ради…
Голос Василия Васильевича прервался.
— Неужто, Васенька?! — всплеснула руками княгиня и, перекрестившись, добавила: — Спаси и помилуй нас, Христе боже наш…
— Будет в капкане Шемяка, — сказал тихо великий князь, но так жестко и беспощадно, что княжич Иван оглянулся на отца со страхом и недоумением.
Никогда он не слыхал, чтобы так говорил его отец, даже в гневе и злобе он не бывал страшней, чем теперь.
Сентября пятнадцатого, в день Никиты-гусепролета, Шемяка был уже в Угличе с двором и советом своим, а на другой день призвал к себе Василия Васильевича и с утра ждал его в своих углицких хоромах. Стояли все тут в обширной передней, впереди трапезного покоя, где уж и столы были накрыты.
Был с Шемякой и нареченный митрополит Иона, архимандриты, игумен, бояре и дети боярские — московские, галицкие и углицкие. Вялый и дебелый князь Иван Андреевич стоял у окна, словно дремал. Шемяка же ходил по горнице, потирая руки, улыбаясь, и трудно понять было — весел он, зол или тревожен только.
Ждут все прибытия Василия Васильевича с семейством. Вдруг — шум на красном крыльце, а потом и в самых сенях. Зашумели и заговорили все и в передней, но враз стихли и замерли, когда растворились из сеней двери.
Замер и Шемяка, остановясь среди передней и впиваясь взором во врага своего.
Василий Васильевич шел впереди семейства, держась за руку княжича Ивана. Багровые ямы на лице вместо глаз, седые волосы и трясущаяся голова его были страшны. Ахнули все, будто вздохнули единым вздохом, а княжич Иван, сразу узнав Шемяку, ясно увидел, как тот взволновался и побледнел.