Иван III
Шрифт:
Понятно, что такой ценитель драгоценностей, как Иван, тотчас опознал бы украшения Марии Тверитянки среди тех вещей, которые Софья давала своим родичам. Понимая это, княгиня привлекала к делу московских серебряников, которые придавали старым вещам новый облик. Узнав об обмане, Иван пришел в неподдельную ярость. Вероятно, задеты были его личные чувства: воспоминания об умершей жене, жалость к рано оставшемуся без матери старшему сыну. Но дело было не только в этом…
«В наши дни лишь те совершили великие дела, кто прослыл скупым…» — утверждал Макиавелли (117, 91). Иван, как это ни парадоксально, при всей своей любви к роскоши, был одновременно бережлив до скупости. (Возможно, это была наследственная черта московских князей, придавленных вечной бедностью и страхом оказаться в должниках у беспощадной Орды.) Он экономил на всем, не брезгуя и явным обманом, примером
Выросшая в совершенно другой обстановке, Софья Палеолог, напротив, стремилась блистать и проявлять щедрость. Этого требовало ее честолюбие византийской принцессы, племянницы последнего императора. К тому же щедрость всегда была хорошим способом приобрести друзей. «Римлянка» хотела переломить то подозрительное отношение к себе московской знати, которое сильно задевало ее, а в будущем могло перекрыть ее сыновьям дорогу к спасительному престолу.
(Забавный пример такой не всегда уместной щедрости великой княгини можно найти в рассказе о смерти Пафнутия Боровского (1 мая 1477 года), написанном его учеником и келейником Иннокентием. Узнав о скорой кончине высоко чтимого в Москве боровского игумена, вся знать спешит получить от него последнее благословение. Однако старец, погруженный в размышления о бренности всего сущего, уже не хочет отягощать себя мирской суетой. Он даже отказывается принять гонца с грамотой от великого князя Ивана, чем повергает в ужас своего келейника. (Иннокентий молит старца: «…Бога ради нам полезное сотвори, понеже хощет князь великий; о сем оскръбитися, не разгневи его!») Вскоре прибывает гонец и от Софьи. «Таже и от великие княгини Софьи грекини приспе посланый с посланием, еще же и деньги златые приносит. Мне же старьцу возвестившу, старец же никако от принесеных взяти повеле, паче же оскорбися…» (12, 492).)
Итак, Софья постоянно нуждалась в деньгах и страдала от скупости супруга. Она не хотела смириться с тем, что переданные ей драгоценности, в сущности, не принадлежат ей, а являются неотчуждаемыми семейными реликвиями. Ими можно пользоваться, но нельзя распоряжаться. К сладкому чувству обладания подмешивалась горечь разочарования. Этой пытки тщеславная деспина выдержать не смогла…
Отняв у Василия Удалого драгоценности из приданого его княгини-гречанки (под предлогом того, что эти вещи украдены из великокняжеской казны), Иван поступил точно так же, как в свое время поступила его бабка Софья Битовтовна, приказавшая на свадьбе Василия II снять с Василия Косого драгоценный пояс, якобы украденный когда-то из московской казны. Результат нетрудно было предсказать. Оскорбленный до глубины души, удельный князь мог либо начать войну с Москвой (так поступил Василий Косой), либо бежать в Литву. Не имея сил для первого пути, Удалой предпочел второй.
Московская разведка внимательно следила за Василием, Пойманный при попытке к бегству в Литву, он, конечно, окончил бы свои дни в темнице. Однако верейский князь недаром получил свое громкое прозвище. Московским ловчим досталась только пыль из-под копыт его коня.
ГЛАВА 17 Возмездие
Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию.
Должно быть, Небо услышало стоны и проклятия тех, кто был раздавлен тяжелой колесницей московского самодержавия. Возмездие Ивану за его свирепость оказалось поистине страшным. Ему предназначено было, содрогаясь от боли и ужаса, выбирать: отправить во мрак и смрад темницы либо свою жену и сына, либо сноху и внука…
Начало этой драмы, достойной Шекспира, восходит к тому далекому дню 22 апреля 1467 года, когда «смиренная и кроткая» Мария Тверитянка по воле Провидения покинула этот мир. Спустя некоторое время молодой вдовец, естественно, стал думать о новом браке. И как уже знает читатель, плодом долгих размышлений и приготовлений стала женитьба Ивана на Софье Палеолог. Уже одно то, что невеста согласилась поехать искать счастья из Рима в далекую и неведомую Москву, свидетельствует о том, что это была смелая, энергичная и склонная к авантюрам женщина. В Москве
Наконец ее прошение было исполнено. В ночь с 25 на 26 марта 1479 года на свет появился мальчик, нареченный в честь деда Василием. (Для матери он всегда оставался Гавриилом — в честь архангела Гавриила, память которого праздновалась 26 марта.) Счастливые родители связали рождение сына с прошлогодним богомольем и усердной молитвой у гроба преподобного Сергия Радонежского в Троицком монастыре. Софья рассказывала, что при подходе к монастырю ей явился сам великий старец, держащий на руках младенца мужского пола, «его же напрасно (внезапно. — Н. Б.) вверже в недра великой княине и абие (тотчас. — Н. Б.) невидим бысть» (20, 191). 4 апреля, в Вербное воскресенье, младенец был окрещен в соборе Троицкого монастыря ростовским архиепископом Вассианом и троицким игуменом Паисием Ярославовым.
Первая мечта княгини Софьи сбылась. Вслед за Василием у нее родились еще два сына (Юрий и Дмитрий), затем две дочери (Елена и Феодосия), потом еще три сына (Семен, Андрей и Борис) и последней, в 1492 году, — дочь Евдокия. Но теперь неизбежно возникал вопрос о будущей участи Василия и его братьев. Наследником престола оставался Иван Молодой, у которого 10 октября 1483 года в браке с Еленой Волошанкой родился сын Дмитрий. В случае кончины Ивана III он не замедлил бы тем или иным способом избавиться от Софьи и ее семейства. Лучшее, на что они могли надеяться, — ссылка или изгнание. При мысли об этом честолюбивую гречанку охватывали ярость и бессильное отчаяние.
Но тут сама судьба (или кто-то, взявший на себя ее функции) вновь зажгла для нее луч надежды.
Зимой 1489/90 года в Москву приехал из Рима родной брат Софьи, Андрей Палеолог. Вместе с ним вернулись московские послы, ездившие в Италию. Они привезли в Кремль множество всякого рода умельцев: «архитихтон, именем Петр Антоний (Пьетро Антонио Солари. — Н. Б.), да ученик его Замантоний, мастеры стенные и полатные, да пушеснаго мастера Якова с женою, да серебряных мастеров Христофора с двема ученикома от Рима, да Олъберта Немчинина из Любка, да Карла с учеником из Медиоланя, да Петра Райка, грека из Венеции, да каплана белых черньцов Аугустинова закона Ивана Спасителя, арганнаго игреца, да лекаря жидовина мистро (магистра. — Н. Б.) Леона из Венецеи» (30, 206).
Вскоре приезжий лекарь Леон обратил внимание на то, что князь Иван Иванович Молодой страдает болезнью ног («камчюгом в ногах») и ходит с трудом. «…И видев лекарь жидовин мистр Леон похваляся рече великому князю Ивану Васильевичю, отцю его: „Яз излечю сына твоего великого князя Ивана от тоя болезни; а не излечю яз, и ты мене вели казнити смертною казнью“. И князь великий няв тому веру, веле ему лечити сына своего великого князя Ивана, лекарь же дасть ему зелие пити и жещи нача стькляницами по телу, вливая горячюю воду; и от того ему бысть тяжчае и умре. И того лекаря мистра Леона велел князь велики поимати, и после сорочин (сорокадневного траура. — Н. Б.) сына своего великаго князя Ивана повеле его казнити смертною казнью, головы ссещи; они же ссекоша ему голову на Болвановке, апреля 22» (18, 239).
Итак, 7 марта 1490 года в возрасте 32 лет Иван Молодой скончался. В четверг 22 апреля 1490 года был казнен и Леон Жидовин. Бедного магистра сгубило честолюбие и корыстолюбие. Он хотел прославиться и разбогатеть, исцелив самого наследника московского престола. Едва ли Леон был «врачом-вредителем». Предложив государю в качестве залога свою собственную голову, Леон, конечно, не склонен был к рискованным медицинским экспериментам. Однако несчастный лекарь, похоже, стал пешкой в чужой игре. В то время как он ставил княжичу банки и давал свои микстуры (от которых тот едва ли мог умереть), кто-то невидимый добавил в эти микстуры нечто такое, что и отправило наследника в лучший мир.