Иван Иванович - бывалый сапер
Шрифт:
Гитлеровские дивизии рвались к Военно-Грузинской дороге, им уже мерещились Тбилиси и Баку, но мы дали торжественную клятву стоять насмерть.
«Пусть солнце не сияет над нами, пусть света не видать нам, пусть позор падет на нас, если пустим проклятого фашиста на Кавказ!» — поклялись все.
Боевой участок левее нас занимали пограничники. Много у меня там знакомых появилось. Но лучше других знал я ребят из дзота на развилке шоссейных дорог, прикрывавшего стык с нашим полком.
Хорошо была оборудована огневая точка, с бронеколпаком. Командовал
— Простите, товарищ старший лейтенант, — перебил я, — тот Величко низенький такой, усатый? В Миргороде знал я Ивана Величко, бригадиром арматурщиков работал.
Очеретяный отрицательно мотнул головой.
— Нет, другой то Величко. Совсем молоденький парнишка. Комсомолец… Так вот, случилось, что погранполк получил приказ улучшить позиции. Сержант Алтунин не знал о том приказе. Телефонная связь оборвалась, а связной по пути к ним погиб… Остались они в полном окружении.
Трудно пришлось в огневом мешке, под ударами минометных батарей и крупнокалиберных пулеметов. Атака следовала за атакой. От амбразур не отходили, спали по очереди, урывками.
Хорошо еще, что наши артиллеристы вели отсечный огонь, не подпускали автоматчиков к дзоту.
На третий день осады сержант Алтунин сказал Михееву: «Трудное у нас положение, парторг. Ни воды, ни хлеба. Кто знает, когда погонят фашистов. Может, погибнем здесь. Конечно, не зря сидели, мундиров немало 62 наколотили… Вот только жаль, что заявление мое рассмотреть не успели. А то был бы я коммунистом, как ты и Куприянов».
«А мы твое заявление сейчас разберем, — подумав, ответил Михеев. — Правда, по уставу нельзя принимать двумя голосами, но, думаю, учитывая обстановку, нам простят это нарушение».
На клочке бумаги огрызком карандаша написали протокол. До того короткий, что короче быть не может.
«Слушали: заявление Алтунина о приеме в партию. Постановили: принять Федора Алтунина кандидатом в члены ВКП(б), как доказавшего в бою преданность партии Левина.
Председатель Михеев.
На пятые сутки нажали наши и выручили измученных, обессилевших храбрецов. А коммунисты полка, как рассказал мне Михеев, единогласно утвердили протокол необычного партийного собрания…
Наступила весна сорок четвертого… Меня приняли в партию.
Хорошо я то время запомнил. Трудно было. Началась распутица. За несколько дней раскисли поля. Развезло, расквасило дороги. Лишь кое-где под кустами, в ложбинах остался посеревший ноздреватый снег. Грязища непролазная, а все равно фронту требуются боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты… И без писем и газет солдату тоже не обойтись.
Тонули, вязли повозки, орудия, тягачи. Натужно выли моторы машин. Надрывались лошади. Только и слышно: «Раз-два — взяли! Э-эх, взяли!
Жизнь на фронтовых дорогах не затихает ни днем, ни ночью. Идут и идут войска. Пешком. На повозках. Верхом…
А навстречу, в тыл, раненые. В санитарных автобусах и двуколках, в тряских кузовах грузовиков…
Человеку двигаться ну просто никакой возможности. На каждом сапоге по пуду земли. Шагнешь — и собственную ногу из вязкой грязи вытащить тяжело.
И как ни стараемся скрыть движение колонн, а «рама» нет-нет да нащупает. А после нее того и жди небесную артиллерию — «юнкерсов».
Хоть и лютое бездорожье, а наступать все равно надо. Не будешь же дожидаться, пока земля подсохнет. Больно хорошая штука — наступление. И чем быстрее наступать, тем скорее конец этой распроклятой войне. Так что на распутицу и немецкую авиацию никакой скидки не давалось.
Как назло, пошли места, обильные болотами, топкие да еще в ту пору набухшие от дождей. Приказ поступил: гатить болото, лежневку — поперечный деревянный настил — через него укладывать.
Что ж, дело это знакомое. Засунул мокрые тяжелые полы шинели под ремень и приступай.
Работали, забывая об усталости. Ведь через болото дорога на Берлин лежит! Самая для нашего брата короткая и самая верная дорога. И до тех пор, пока в Берлине фашисты сидят, не может быть нам ни отдыха, ни покоя.
На трассе дневали и ночевали. Пока проложили ее, намаялись, совсем из сил выбились…
Но то еще цветочки были. Ягодки оказались впереди, когда артиллерию стали пропускать. С воем и скрежетом, лязгая гусеницами, тягачи потащили тяжелые орудия.
Сначала вроде бы ничего шло, а потом не выдержала лежневка. Лопалась проволока, стали вылетать скобы, разъезжались бревна…
Вместе с артиллеристами хлебнули мы горюшка. В грязи с головы до ног, товарища не узнаешь. Одни зубы да глаза блестят…
Осклизлые, измочаленные бревна под ногами пляшут, ворочаются будто живые, а мы словно муравьи вокруг пушек копошимся. Одни в орудийный щит упираются, другие — в лафет, третьи, взявшись за спицы, колеса толкают… Ну а уж все разом напропалую болото ругаем и особенно Гитлера, чтоб ни дна ему, ни покрышки.
Иной раз от усталости с ног валишься — до того измучишься, что есть не хочется, а как подумаешь, сколько наш народ из-за фашистов перетерпел, откуда и ярость и силы берутся.
Гитлеровцы не ожидали такого натиска. Изо всех сил старались они наше наступление притормозить — мосты рвали, на лесных дорогах завалы устраивали. Но ничего не помогало врагу. Гнали мы его. Как сообщало тогда Совинформбюро: «Советские войска успешно продвигаются вперед, перемалывая живую силу и технику противника».
Конечно, наступать по столь окаянной распутице — чистое наказание. Да и отступать не мед. Бросали немцы имущество, бросали пушки, целые штабеля снарядов. И даже танки. Куда ни глянь — огромные штабные автобусы, легковые автомобили всевозможных марок, высоченные грузовики с газогенераторными колонками…