Иван Иванович - бывалый сапер
Шрифт:
Я не боялся, что тол взорвется, если пуля или шальной осколок угодят в него. Бросай на камни желтые, лоснящиеся, как мыло, толовые шашки, колоти их палкой, руби топором, стреляй в них — совершенно безопасно. Но стоит вставить в гнездо шашки зажигательную трубку, и тогда берегись. Поэтому трубки те с капсюлями-детонаторами были у меня припрятаны подальше.
Волны захлестывают наш плотик. Сердится Ингулец, будто ошалел со злости.
Вперед! Вперед! Пусть ждут нас мины, пулеметы, колючая проволока, хоть сам дьявол — только бы быстрее берег! Там и кочка
Руки-ноги от холода сводит, ломит, выкручивает. Шинель ко дну тянет… Наверное, вот здесь, на Ингульце, отвоевался ты, Ваня. Был такой Иван Иванович Иванченко — и поминай как звали… Силы уходят из тела вместе с теплом. Вялость какая-то, безразличие. Разжать бы закоченевшие пальцы, что в край двери вцепились, разжать и больше не мучиться… Но лишь сильнее закусил губу.
Не пропали мы со Степаном, добрались до берега. Каким желанным был для нас сырой прибрежный песок! Но подняться на ноги нет сил. Озноб колотит, зубы дробь выбивают, и унять их не могу.
А впереди полыхает бой. Немцы в высотку вцепились, огнем огрызаются.
Степан у обрыва устроился, на артбатарею связь дал. В воздухе висят немецкие ракеты. Свет у них мертвенный, и лицо Степана кажется страшным и безжизненным.
Топтаться около связиста мне было незачем. Вылил я воду из сапог и бегом вперед.
Вижу: пехота залегла, перед самым проволочным заграждением распласталась. Пули и осколки на разные голоса свистят.
«Так, — думаю, — дело не пойдет. Как куропаток всех нас перещелкают. Вперед, Ваня, вперед!»
Ползу по-пластунски. Подбородка, локтей и коленей от земли не отрываю. Одна она и может спасти, потому что у самой земли костлявая не летает. Это уж точно, не раз проверено.
Ползу, и каждый метр за километр идет. Пули вжик, вжик мимо уха. А вся защита — каска на голове. Ползешь, и кажется тебе, что здоровенным бугром возвышаешься и все пули прямиком в тебя летят.
Добрался я до проволочного заграждения, вижу — солдат лицом в бурьян уткнулся и не шевелится, а кто лежит, не признаю.
На войне хочешь не хочешь, а привыкаешь к виду крови, мукам и страданиям. Но глянул я на того солдата-сапера, и щемящая жалость переполнила сердце. Помочь бы, да некогда. Если раненный ты, то потерпи, брат, а если убитый, то никто и ничем тебе уже не поможет…
Повернулся я на спину, ножницы из сумки достал и за колючую проволоку взялся. А проволоки той ни много ни мало — в четыре ряда! Добре пришлось чуба нагреть.
Кромсаю ее, кромсаю проклятую, пот ручьями по лицу стекает, глаза ест. А отдыха себе не даю. Какое же право отдыхать я имею, когда товарищи, боевые мои побратимы, под пулеметным огнем лежат!
Подоспел Петя Кравчук. Это уже был не прежний неопытный паренек, что на пару сапог в немецком блиндаже польстился. В боях быстро взрослеют. Сапер из него получился хоть куда, ловкий, смекалистый, расторопный. Все он знал, все умел, что ни поручи — справится.
Вдвоем мы быстро
Когда стоящим делом занят, не замечаешь, как время летит. А вот если на госпитальной койке вылеживаешься, очень уж оно, время-то, медленно тянется. День что год. И день на день похож, как патроны в обойме. Обход. Перевязка. Всякие там процедуры. Ужин. Отбой.
И так вчера, сегодня, завтра, послезавтра… Одним словом, хоть еще ходил я, прихрамывая, но решил подаваться из госпиталя. А меня не выписывают, и хоть ты плачь. Срок лечения, говорят, не вышел.
Ну а я как задумаю что, обязательно своего добьюсь. Улучил подходящий момент и на обходе к главврачу обратился. Все как есть рассказал и под конец говорю:
— Товарищ майор медицинской службы, нету больше моего терпения без дела околачиваться, хотя уход у вас прекрасный и все такое прочее. Желаю, — говорю, — сдать тапочки и синий байковый халат и получить свое законное армейское обмундирование.
Врачи и медицинские сестры слушают все это и за спиной майора свирепые взгляды на меня бросают, руками машут, чтобы, дескать, замолчал, не смел так с начальством разговаривать.
А я делаю вид, что не замечаю красноречивых тех знаков, и до точки все выложил. Очень уж, говорю, у меня на Гитлера злость большая, а воевать за меня никто не будет. Это факт. И ребятам во взводе без меня трудновато приходится, потому что я, хоть вроде и не очень видный мужик, но сапер, право же, неплохой. Не хвастая скажу — хороший сапер.
Пожевал майор губами, задумался. В годах он был, тот доктор-профессор, но человек не казенный, не формалист.
— Ладно, — говорит, — выпишем. Воюй и будь здоров, сапер!
…Вернулся я домой, в свою, значит, роту. На душе весело, ну как будто к себе в Ставище приехал. А оно так и есть. Рота для солдата не только место службы, а семья и дом родной.
Душевно встретили меня друзья-товарищи. Обнимают, целуют, с выздоровлением приветствуют, по плечам хлопают. Коля Иванов облапил меня своими ручищами как медведь, прижал к себе, что дышать стало нечем и кости затрещали…
Смотрю я на них, родных мне и близких, в горле за-, першило, по груди теплая волна прошла. Спасибо, товарищи, спасибо за крепкую солдатскую дружбу!
Доложил я о прибытии старшему лейтенанту Очеретяному. Обрадовался он, руку честь честью мне пожал и говорит:
— Рад видеть вас, товарищ Иванченко, в полной боевой готовности. Становитесь на довольствие. И, между прочим, можете дырку в гимнастерке вертеть. За отличие в боях к ордену Красного Знамени вы представлены.
Вскорости получил я орден. А через месяц рядышком с ним уже и медаль «За отвагу» на голубой ленте красовалась.