Иван Кондарев

Станев Эмилиян

Предчувствие, что он никогда не осилит Манола, камнем навалилось ему на сердце. Он торопливо принялся готовить котел для ракии, которую Лазо должен был варить, подвесил связки отборных гроздей винограда, чтоб сохранились до зимы, и готов был возвращаться в город, но Джупунка, которая не была здесь с прошлого года, нашла для себя сотню дел: надо побелить комнаты, обобрать начисто лозы — на них еще кое-что оставалось. Она приказала батраку приготовить известку, вычистить чердак, гоняла его туда-сюда и без конца ругала. Властная и упрямая, она, чтобы показать снохе пример, отдавалась своим делам с остервенением, не переставая ворчать и попрекать. Ни просьбы, ни сердитая воркотня Костадина, ни насмешливые

улыбки Лазо не могли заставить ее отказаться от своего намерения. И они вместо того чтоб отправиться в город к четырем часам, как рассчитывал Костадин, тронулись в путь в половине шестого, уже почти в сумерках. Костадин запряг в легкую коляску пару лошадей; они ехали быстро. Костадин молчал и слушал, что говорят женщины. Рядом с шоссе, в глубоком ущелье, шумела и пенилась меж громадных камней река, покрытые легким инеем леса дремали, а над косматыми верхушками деревьев блестели мелкие осенние звезды.

«Завтра возьму ружье и собак и отправлюсь на охоту, это меня немного успокоит и отвлечет», — подумал Костадин, слушая доносящийся сзади голос жены. Мать что-то недовольно шамкала своим беззубым ртом. Христина настаивала на том, чтоб переставить какой-то гардероб, — она хотела навести в доме порядок по своему вкусу. В доме, который в сознании матери был прежде всего ее домом. С какой же стати Христина будет распоряжаться в нем? Старуха никак не могла простить ей этого и потому все время сердито ворчала. Обе неуступчивы. Христина, которую он представлял себе такой покорной, послушной, начинала брать верх и навязывать свои порядки и вкусы. Старуха пока молчит, но надолго ее терпения не хватит. В один прекрасный день она взорвется и схватит Христину за волосы… Эх, трудная предстоит им жизнь. С матерью еще полбеды: женские раздоры, — где их нет! А вот с Манолом каши не сваришь. Брат! Брат брату глаза выколет… Еще и месяца не прошло, как он женился, а в его жизнь вплелись совсем непредвиденные заботы и неприятности. Все оказалось не таким, каким виделось в мечтах. Он представлял себе семейную жизнь, как тихую пристань: он мотается по полям, возится с землей, жена занимается домашними делами, жкет, когда он вернется, а вечера проводят в любви, строят планы на будущее, радуются, ждут ребенка… Старая мечта — усадьба в Караормане — не давала ему покоя. Он заметил, что, когда он заговаривал об усадьбе, Христина становилась рассеянной. Ей не хотелось его слушать. «Да что она понимает в усадьбе? Это ее не трогает, потому что она представления не имеет, какая замечательная там будет жизнь», — думал Костадин и, так как чувствовал необходимость чем-то занять себя, чтобы не предаваться зря дурным мыслям и поскорее добраться до города, не жалел лошадей. Вороной жеребец, на котором он ездил и днем, очень устал, но зато они добрались в город за полтора часа.

12

Как только Янаки отворил ворота, Костадин увидел, что под навесом горит лампа и Манол ходит вокруг каких-то предметов, наваленных у стены сарая.

— Много товаров, много кой-чего привезли мы, бай Коста, — с гордостью сказал батрак, поспешно затворяя ворота и забирая у женщин корзины с виноградом.

Под навесом все было занято скобяными товарами, издали доносился сильный запах дегтя и красок. Тут были плуги, ручные мельницы, лопаты, гвозди, замки, дверные и оконные петли, пилы и многое другое; товары эти были упакованы в ящики, в серые картонные коробки, в толстые бумажные пакеты. Манол пересчитывал пакеты и записывал в блокнот.

Костадин велел Янаки распрячь лошадей и подошел к брату. Никогда еще Манол не закупал столько скобяных товаров, особенно сельскохозяйственных орудий. До сих пор они торговали лишь в розницу гвоздями, косами и другими подобными товарами, поскольку торговля всем остальным была в руках Николы

Хаджидраганова. Костадин сразу же пришел к заключению, что брат закупил все эти товары на взятое у Николы золото, чтобы вложить в дело как можно больше капитала и тем затруднить и оттянуть раздел. Кровь ударила ему в голову, издерганные нервы напряглись до предела.

— Товаров накупил, да? Меня уже и не спрашиваешь даже, — сказал Костадин, чувствуя, что весь дрожит.

— А что плохого я сделал?

Манол продолжал считать пакеты. Каждое его движение выдавало радостное возбуждение и удовлетворение.

— Это не товар, а золото. Ну а ты, мамаша, что на это скажешь? — Манол обернулся к женщинам, подошедшим к навесу.

Джупунка всплеснула руками.

— Ой, Манол, сколько ж ты всего накупил! Господи, где ж мы все это сложим? — воскликнула она, и глаза ее заблестели.

— Есть место для малого, найдется и для многого.

— Еще посмотрим, как все это куплено. Эти товары наш дом не украсят, — язвительно заметил Костадин.

— С деньгами — базар, с девушкой — свадьба! — заявил Манол и спрятал блокнот в карман.

— Почему меня не спросил? Пускай сейчас же скажет, как он все это купил, — озлобленно настаивал Костадин.

Манол удивленно кивнул и весело подмигнул женщинам.

— У меня сердце так и пляшет от радости, а этот пришел и ругается. Подожди, пройдем наверх.

Янаки заводил в конюшню лошадей. Вороной понуро свесил голову. На холке у него краснела свежая рана от хомута, который Лазо скрепил на винограднике проволокой. Увидев рану, Костадин снял лампу с гвоздя и вошел в конюшню. Он велел Янаки хорошенько растереть лошадь и намазать рану деревянным маслом. Через открытую дверь конюшни он слышал, как оставшиеся в темноте Манол, мать и Христина тихо, но оживленно продолжают разговор. Брат смеялся. Костадин вышел с лампой и увидел на лице жены радостное облегчение. Она улыбнулась ему, и он прочел в ее улыбке сочувствие и полное согласие с Манолом в том, о чем они только что говорили. Эта заговорщическая улыбка снова разожгла его гнев.

— Коста, оставь лампу, и пойдем наверх. Пойдем, успокоишься. Все было совсем не так, как ты думаешь, — сказала Христина и схватила его за локоть.

Он хотел ее оттолкнуть. Он ненавидел ее в эту минуту за то, что она была солидарна с Манолом, но поскольку решил дать волю своему гневу в доме, отвернулся и направился к лестнице.

В гостиной дети играли с какой-то тележкой. Цонка вязала, сидя на миндере возле большой лампы с круглым белым абажуром. Когда они втроем поднялись наверх, она увела детей к себе в комнату.

Поглядев при свете лампы на мрачное лицо Костадина, Манол нахмурился.

— Ну-ка, позовите сюда маму, — сказал он.

Джупунка зашла на кухню дать распоряжение служанке. Цонка позвала ее.

Манол сел, пригласил и остальных сесть за стол. Он барабанил пальцами и угрожающе поглядывал на хмурого Костадина. За последнее время Манол располнел. Его раздвоенный подбородок, налитой и округлый, начал приобретать розоватый оттенок, кожа на лице свидетельствовала о спокойной мужской силе и здоровье человека, хорошо питающегося и благополучного. Коричневый костюм, чистая сорочка, новый галстук придавали его полноватой фигуре барский вид.

Джупунка села между сыновьями и обеспокоен но остановила взгляд на Костадине, который даже не снял пожелтевшую и смятую соломенную шляпу. Его большие руки, исцарапанные и грязные, нервно подрагивали на покрытом скатертью столе. Из-под обтрепанных рукавов грубошерстного пиджака, облепленного на спине паутиной, вылезали рукава полотняной нижней рубашки, испачканной виноградными выжимками. Рядом с братом Костадин выглядел слугой.

— Баня истоплена, и воды полный котел. Искупаешься после ужина, — сказала Джупунка.