Иван Кондарев
Шрифт:
— Вы любите музыку, да?
— Я тоже играю, на скрипке, но плохо, на слух.
Христакиев долил бокалы.
— Ничего, можно и так. Пожалуйста, пейте, вермут сладкий, не опьянеете, — сказал он, заметив, что вино понравилось Кольо.
Гимназист выпил половину бокала.
— Я удивлялся, когда слушал вас, господин Христакиев… — заговорил юноша, ободренный его дружеским обращением, но так и не решился досказать свою мысль и робко отвел глаза.
— Чему? Тому, что я хорошо играю?
— О нет, не этому.
— Тогда скажите, чему именно?
— Как
Христакиев чуть было не рассмеялся.
— А почему вы считаете, что это несовместимо?
Кольо смутился, испытывая неловкость.
— Я думаю, — пробормотал он, — я думаю, что очень трудно… Трудно совместить одно с другим.
— Вы хотите сказать, что человек, который отправляет людей в тюрьму и занимается преступниками, не имеет права быть музыкантом?
— Ну, в общем, да…
— А задумывались ли вы над тем, что всякое наслаждение происходит от сочетания противоположностей?
— Не задумывался.
— Человеческая душа испытывает наибольшее наслаждение именно тогда, когда переживает самые противоречивые чувства и ощущения. Нечто подобное есть и красота.
— Каково же это нечто?
— Хм, приятное неведение и душевное наслаждение.
Кольо усмехнулся. Его тонкое лицо, покрытое веснушками, просияло.
— А не заставляет ли вас красота страдать? — неожиданно спросил он.
— Как она может заставить меня страдать? — удивился Христакиев его вопросу.
— Ну, заставляет вас размышлять. И если вы не можете найти решение, вас охватывает отчаяние.
— Отчаяние? А потом?
— Потом? Потом ничего. Как вы сказали: самые противоречивые чувства и ощущения.
Кольо покраснел и прижал локтем свой оттопырившийся карман.
— Гм, неужели вам и это знакомо? — заметил Христакиев. — А что это за тетрадка, которую вы прячете?
— Тетрадка? Я в ней записываю разные мысли. Этюды.
— Вы пишете? Может, вы мне прочтете что-нибудь?
— Не стоит, это пока еще незрело.
Христакиев молча смерил юношу взглядом.
— Ладно, я не настаиваю, — сказал он. — Знаете ли вы, что такое «экс»? Это означает — выпить залпом, до дна. Так пьют на больших кутежах, после тостов, после речей, это аристократично. И разбивают бокалы. Но мы не станем их разбивать — нет смысла. Давайте выпьем за ваши успехи в литературе, господин Рачиков. — И, снова налив вермут, Христакиев заставил Кольо взять бокал.
Они выпили «экс».
— А дома вас понимают?
— Дома как-то… Да это не так важно. Я живу больше вне дома, на вольном воздухе. Даже зимой, когда всюду снег, я люблю бродить один… И чего только я не видел! — невольно воскликнул гимназист.
Христакиев заметил, что непривычного к алкоголю юношу немного развезло, и стал его подбадривать.
— Да расскажите же, я хочу послушать вас, расскажите что-нибудь. Что вам доводилось видеть?
— Всякое… Иногда я, как Нагель, мчался куда глаза глядят, сам не зная зачем. Мне казалось, что по ночам происходит нечто такое, что
— И все описываете?
— Нет, пока не могу, не удается. Ведь я разрываюсь на три части: пишу, рисую, играю на скрипке. Но это не имеет значения.
— Что не имеет значения?
— Как бы это выразить… Важно ведь то, что ты чувствуешь, важна сама радость… Я, знаете ли, встаю иногда очень рано, господин Христакиев, а летом вовсе не сплю большую часть ночи. Как можно спать, скажем, когда цветут липы? Даже смешно! Лежат себе обитатели нашего дурацкого города под одеялами, их заедают блохи, окна закрыты, а снаружи просто чудо, «звезда с звездою говорит», как сказал Лермонтов. А вот я ухожу тогда из города в мир природы, слушаю и смотрю, и на что ни взгляну — задыхаюсь от счастья. Блеснул светлячок — и я становлюсь светлячком, раскачал ветер колосья — и я уже пшеничный колос. И… как бы это сказать… я в такие ночи как помешанный.
— Вы влюблены!
Кольо махнул рукой.
— Нет, это не главное в жизни. Говорят, что без женщины мужчина лишь полчеловека. Какая глупость!
— А что вы считаете главным?
— Главным? Ну как бы вам это сказать? Мир, вселенная — вот что главное. Все, что нас окружает. Женщины в большинстве случаев просто глупые гусыни.
— Гусыни? — Христакиев весело улыбнулся. — Но человек к ним привязывается, влюбляется.
— Я, пожалуй, ни к кому не стану привязываться… Вы тогда меня очень напугали, господин Христакиев.
— Разве? Чем же это я вас так напугал?
— Да вашими вопросами…
— Признайтесь, ведь вам было известно, кто убийца! Сейчас это уже не имеет ровно никакого значения, он всем известен.
Кольо смутился и пробормотал что-то невнятное. Он до сих пор сомневался в том, что это был Анастасий, не был в этом уверен и не смел признаться.
Христакиев откровенно рассматривал его. Что за человек этот парнишка — чудак или хитрец? Он пытался понять его душевные качества, как привык это делать с преступниками, когда их допрашивал. «Может, это будущий поэт или будущий мошенник, самый что ни на есть рафинированный, один из тех, что наживаются на духовных спекуляциях, дановист или какой-нибудь другой сектант, но пока это чистая душа», — решил он, не сумев причислить Кольо ни к какой определенной категории.
— Итак, вы говорите, у вас не будет привязанностей, — сказал Христакиев, когда наступила короткая пауза. — И, насколько я понял вас, говорите об этом с гордостью. Вы хотите быть свободным, да? Хотите быть свободным от всяких обязанностей? Ведь привязанность означает какие — то обязанности в самом широком смысле этого слова. Но люди, подобные вам, опасны для общества, раз они ни к кому не питают привязанности. И знаете, то, что вы называете самым важным (просто я хочу выразить иным, более простым языком сказанное вами), сделает вас анархистом, если еще не сделало…