Иван Петрович Павлов (1849 —1936 гг.)
Шрифт:
Я кратко изложил свою точку зрения. Высокую прочность и резистентность пищевого условного рефлекса на вращение кормушки по сравнению с такого же рода условными рефлексами на другие условные раздражители, по моему мнению, можно было объяснить следующим образом. Во-первых, этот рефлекс подкрепляется столько же раз, сколько все остальные пищевые условные рефлексы, вместе взятые; во-вторых, он в отличие от других пищевых рефлексов всегда является строго совпадающим с подачей пищи и никогда не остается на более или менее значительный отрезок времени; в-третьих, вращение кормушки как раздражитель стоит как бы очень близко к натуральному пищевому раздражителю, во всяком случае гораздо ближе всяких звонков, света, касалки
Иван Петрович слушал меня с напряженным вниманием, лицо его постепенно прояснилось. Мои суждения стали увереннее. В заключение я остановился на описании проекта специальных экспериментов, которые могли либо окончательно подтвердить правильность моих представлений, либо выявить их несостоятельность Иван Петрович тут же, без колебаний, я бы сказал С энтузиазмом, одобрил мою точку зрения на «каверзный факт», а также предложенный проект специальных опытов. Он даже не дал мне ответить на некоторые возражения, выдвинутые другими сотрудниками против моего понимания дискутируемого вопроса, и ответил на них сам. При этом Павлов заметил, что мне по праву надлежит произвести экспериментальную проверку правильности высказанных представлений [77 Результаты проведенной экспериментальной работы, полностью подтвердившие мои предположения, были опубликованы в специальном выпуске «Бюллетеня ВИЭМ» (1936, № 3—4), посвященном памяти И. П. Павлова.].
Всем был очевиден и окончательный исход борьбы за отношение И. П. Павлова к возможности продолжения моей работы по проблеме приспособляемости нервной системы. Перед своим уходом он поговорил с И. Р. Пророковым, противником этой работы, назвал «глупостями» разговоры о трудностях, якобы вызванных моими опытами, ибо, сказал он, всем известно, что институт имеет просторный собачник, снабжается пищей для собак обильно и даже отправляют излишки в Колтуши, число технических сотрудников для обслуживания всей проводимой в нем работы вполне достаточно. Павлов категорически запретил препятствовать мне в разработке интересной и перспективной проблемы физиологии.
Как уже отмечалось, всемерное поощрение Павловым инициативы и самостоятельности своих учеников находило выражение в активном содействии тому, чтобы они своевременно становились научными руководителями в других учреждениях. Весной 1935 г. дирекция Института мозга им. В. М. Бехтерева в Ленинграде пригласила меня организовать и возглавить отдел физиологии центральной нервной системы, пообещав создать хорошие условия для экспериментальной работы. Я был склонен принять это предложение. Было весьма заманчиво значительно расширить рамки самостоятельной научно-исследовательской работы, в особенности по проблеме компенсаторного приспособления нервной системы. К тому моменту исследования в этой области, перенесенные по указанию Павлова в его отдел Института экспериментальной медицины, заметно активизировались и достигли такого уровня развития, когда выход экспериментатора на более широкие просторы стал насущной необходимостью. Я решил поговорить с Иваном Петровичем и в назначенный им день и час явился к нему. Иван Петрович выслушал меня очень внимательно, но отвечать стал не сразу, а после значительной паузы, во время которой о чем-то сосредоточенно думал, временами энергично протирая очки, надевая и вновь снимая их. Заговорил он, к моему изумлению, взволнованным голосом. По-видимому, в этот день Павлов был настроен лирически, иначе трудно было понять причины непривычного для него теплого и даже несколько сентиментального тона.
Иван Петрович говорил о важности и необходимости своевременного перехода ученого на самостоятельную научную работу для дальнейшего развития его творческой инициативы, для закаливания его воли к преодолению препятствий, к достижению поставленной цели, для более широкого использования всех его возможностей. При этом он подробно рассказал
Я слушал Павлова в самозабвении, очарованный неувядающей юностью учителя. Никогда раньше я не видел, его таким.
Несколько успокоившись, Иван Петрович вновь вернулся к прежней теме нашей беседы. Несмотря на положительное отношение к моему желанию перейти на самостоятельную и к тому же руководящую научную работу, он, по его словам, переживал небольшую внутреннюю борьбу: по некоторым соображениям Павлов не хотел, чтобы я работал в Институте мозга им. В. М. Бехтерева. Но так как он не видел других, более подходящих для меня возможностей начать самостоятельную и ответственную научную деятельность, то вынужден был дать свое согласие с непременным условием — продолжать одновременно работать в одном из руководимых им институтов. В заключение Павлов сказал, что благословляет меня на успешную организацию и ведение научной работы на новом месте, и дал несколько ценных советов.
Материалистическое мировоззрение Павлова нашло свое четкое выражение в его научных произведениях. В этом отношении воспоминания его учеников могут послужить лишь дополнительным источником материалов по этому вопросу. В моей памяти сохранились эпизоды, которые представляют в этой связи определенный интерес.
В узком кругу сотрудников и на «средах» я не раз слышал пламенные слова Павлова в защиту позиций материализма в самых сложных вопросах естествознания, его полные негодования ядовитые высказывания об идеализме или об отдельных сторонниках этого мировоззрения. Причем устные его высказывания были ярче, страстнее и острее, чем в печатных трудах и официальных докладах.
Помнится, Павлов в пух и прах раскритиковал пропитанную идеализмом брошюру Шеррингтона «Мозг и его механизм». В частности, он заметил, что, должно быть, автор брошюры на старости лет свихнулся, потерял здравый рассудок, иначе нельзя понять, каким образом такой крупный в области физиологии центральной нервной системы ученый докатился до идеалистического вздора чистейшей воды, утверждая, будто психическая деятельность совершенно не связана с материальной структурой мозга, не является продуктом деятельности последнего.
Менее гневно, но не менее ядовито говорил он о профессиональных философах-идеалистах, в частности о Гегеле. Однажды (1935 г.) в разговоре на какую-то философскую тему Павлов высказал мнение, что, по всей вероятности, Гегель был в психическом отношении не совсем нормален, так как трудно себе представить, чтобы человек в здравом уме мог утверждать, будто идея, дух является первичным, изначальным, а материя — вторичным, производным. Павлов заявил о готовности аргументировать правильность своих предположений и попросил для этой цели достать ему подробное жизнеописание Гегеля. Я принес ему книгу Куно Фишера о Гегеле. Через несколько дней Иван Петрович сказал, что это не та книга, которая ему нужна, в ней говорится не о жизни Гегеля со всеми особенностями его личности, а о возникновении, развитии и сущности его сумасбродных мыслей и идей.
Совершенно противоположного характера были его слова в адрес материалистов — естествоиспытателей или материалистов — «философов по профессии», как он любил выражаться. В частности, в моей памяти глубоко запечатлелось одно довольно обстоятельное высказывание Павлова о Владимире Ильиче Ленине. Хотя только часть этого исключительно интересного суждения Ивана Петровича имеет прямое отношение к разговору о его мировоззрении, тем не менее я считаю нужным привести его здесь почти полностью, придерживаясь в пределах возможного стиля Павлова.