Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание

Солнцева Наталья

Бунин считал Адамовича лучшим критиком эмиграции, но и он негативно отнесся к его статье «О французской „inquietude“ и русской тревоге», опубликованной в «Последних новостях» (1928. 13 дек.). В ней Адамович писал об отсталости русской литературы, об исчерпанности толстовской традиции, которую он видел, в частности, в прозе Бунина. Критик, размышляя о русских и французских литературных «тревогах» («inquietude»!), отметив отход французской литературы от «бытовизма», объявил внешнюю изобразительность, описательность вчерашним днем. Вслед за статьей Адамовича в «Последних новостях» появилась ироничная статья Бунина «На поучение молодым писателям» (1928. 20 дек.), в которой он показал всю узость сентенций Адамовича: «Произведения эти могут быть для Адамовича скучны, могут быть отчасти однообразны, — как всюду и всегда однообразны произведения известного времени, будь то время романтическое, символическое, „декадентское“ или какое другое, но ведь это уж другой вопрос…» [310] . Модную нелюбовь писателей и критиков к изобразительности Бунин объяснял их несостоятельностью в мастерстве изобразительности! Бунин ставил Адамовича на место.

310

Бунин И. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 460.

Как

и Иванов, Адамович посчитал «Историю любовную» неудачной, вернее, малоудачной, он противопоставил Шмелеву Алданова и Бунина, писал о несовершенстве стиля «Истории любовной»: «Читателя он утомляет, и порой читатель ропщет. Слишком витиевато, слишком узорчато и беспокойно. Каждая фраза говорком. И утомленному всей этой тревожной, как бы „страдальческой“ стилистикой сознанию хочется легкости, бедности, стройности — бунинской или алдановской»; он видел в стиле Шмелева надуманность и нарочитость, а самого писателя назвал «не вполне развившимся художником», «неправильно развившимся» [311] . Однако Адамович в статьях о Шмелеве непременно смягчал удары и делал ни к чему не обязывающие комплименты: большой и подлинный талант и проч. Свою рецензию он поместил в «Звене» (№ 6. 1928) — литературном приложении «Последних новостей». Ранее в «Звене» (№ 5. 1927) он опубликовал рецензию на книгу Шмелева «Про одну старуху». Все включенные в сборник рассказы («Про одну старуху», «Голуби», «Два Ивана», «Марево», «В ударном порядке», «Свечка», «Орел», «Чудесный билет», «Письмо молодого казака») Адамович расценил как дань «достоевщине»: Шмелев воспринял от Достоевского «страдальческую стихию», «ядовитую усмешечку», «гневный взрыв красноречия», «сомнительный анекдотец», «неумолимую скорбь» и этим наследием «упивается» [312] . Противопоставление укорененного в быте Шмелева и безбытного Достоевского стало общим местом в эмигрантской критике. Адамович, правда, отдал должное рассказу «Про одну старуху» и не поскупился на похвалы, но одновременно обронил несколько фраз об однотонности и плоскости повествования в «Голубях»: это не дает рассказу стать искусством!

311

Адамович Г. Шмелев. — Ирина Одоевцева. — Довид Кнут // Адамович Г. Литературные беседы: В 2 т. СПб., 1998. Т. 2. С. 344–345.

312

Адамович Г. Вячеслав Аверьянов. — Новая книга Шмелева // Там же. С. 291–292.

Критика Адамовича идет от субъективных ощущений, она импрессионистична и не вполне мужественна. В ней нет убедительных аргументов, она капризна, по-женски требовательна. Собственно, критика Адамовича была родственна своенравной критике З. Н. Гиппиус. Не критике, а капризу: вот в «Современных записках» появился «Въезд в Париж», а вслед ему в «Звене» разносилось от Гиппиус что-то о «досадной жестокости фактуры и какой-то тайной горечи, художественно не претворенной» [313] . Адамович указывал Шмелеву на его «ошибку» в развязке «Про одну старуху»: «Слишком под занавес, слишком мелодраматично» [314] . Почему?.. В эпизоде встречи старухи с сыном-экспроприатором критик увидел лубок, желание дать подобие легенды. Почему?..

313

Гиппиус З. Неизвестная проза: В 3 т. Т. 2 / Под ред. A. H. Николюкина. СПб., 2002. С. 134.

314

Адамович Г. Вячеслав Аверьянов. — Новая книга Шмелева. С. 292.

При этом восприятие Адамовичем творчества Шмелева, как правило, не совпадало с мнением большинства. О той же книге Зайцев, например, писал Шмелеву: «„Старуху“ я помню еще в чтении Вашем — отличная вещь, крепко и ярко, да и вообще вся книга очень удачная» [315] . Ильин отозвался об этом рассказе, как о «эпосе строжайшем»: «художественный лаконизм — до настоящего спартанства доведенный; и какая мировая трагедия!» [316] . Ю. Айхенвальд в опубликованной в «Руле» в 1927 году рецензии размышлял о том, как в этом рассказе передана картина русского ужаса, и его наивный реализм подрывает доверие к формальному методу в литературоведении.

315

Письмо Б. Зайцева И. Шмелеву от 26.11.1927 // Зайцев Б. Письма. 1923–1971. С. 56.

316

Переписка двух Иванов (1927–1934). С. 59.

Отношение к Шмелеву не изменилось и в 1930-е годы. Рецензируя в «Последних новостях» (1934. 24 мая) его роман «Няня из Москвы» (1934), Адамович, при в целом положительном отзыве, указывал на очевидный, с его точки зрения, потолок творческих возможностей писателя; в следующем году критик, оценивая тот же роман, назвал Шмелева настоящим художником (1935. 21 февр.); в 1936-м писал об узком и реакционном идеале Шмелева, о его творчестве — как о примере опровинциалившейся русской литературы, а о шмелевском патриотизме — как о декоративном и умаляющем человека (1936. 30 янв.). Вопросы реакционности и антиевропеизма Шмелева Адамович затронул и в рецензии на «Пути небесные» (1936–1937), источник реакционности он разглядел в религиозности писателя, тесно связанной с условно-национальным и бытовым укладом (1937. 13 мая).

Для выпадов против Шмелева Адамович использовал и «Современные записки». В № 49 журнала за 1932 год появилась его рецензия на книгу Шмелева «Родное» (1931), в которой весь состав сборника, и в частности «Росстани», был оценен в поучающем тоне. Особым раздражителем для Адамовича стало почвенничество Шмелева: тема России представлена у Шмелева провинциально, а свойственный прозе Шмелева патриотизм — та струна, на которой в эмиграции играть легко. Шмелев был возмущен и статьей Адамовича, и позицией «Современных записок», потому и писал их редактору М. Вишняку:

49 кн<ижку> «С<овременных> з<аписок>» получил — и узнал, что «Росстани» мои — рассказ о «благополучии разбогатевших банщиков», что «все это сейчас мертво», что все это «патриотизм», «струна, на которой играть легко», и вообще — «соляночка на сковороде». Весь тон рецензии игриво-глумливый и безответственный… По-видимому, редакция признала, что подобное допустимо? Допустимо до оскорбительного намека, что писатель занимается «игрой» на «легкой» струне? Оправдываться, что «не играю», доказывать, что «Родное» на соляночку не похоже — безнадежно: труд

писателя сам себя защитит. Долг редакции — оградить писателя от обидного обращения с его трудом. Не впервой берут меня и в прицел, и рикошетом… Я привык и уже не вскипаю… Ни я, ни «Росстани» не повинны, что рецензенту оказался недоступным внутренний лик произведения. Но долг редакции — воздержать такого рецензента хотя бы от игриво глумливых выражений. И это долг не только по отношению к произведениям сотрудника, но и вообще к лит<ературному> произв<едению>. <…> Простительно, что рецензент не внял, что «Росстани» мои — вечная тема о жизни и смерти… Непростительны шуточки о «патриотизме», «легкой струне», «соляночке»… Какое швырянье словами [317] .

317

Вишняк М. «Современные записки». С. 135.

Рецензии Адамовича стали основой для главы о Шмелеве в его эссеистской книге «Одиночество и свобода» (1955). Вновь подняв вопрос о причинах провинциализма русской литературы и утрате ею мирового значения, уверяя, что современной русской литературе нечего сказать, он в «Одиночестве и свободе» вновь утверждал: «У Шмелева — одного из самых даровитых новых русских писателей — в этом смысле что-то не ладится» [318] , Шмелев «был очень даровит» [319] , он страстен, что редко для литературы того времени, он патриот, но идеал его «узок и реакционен»; Адамовича «пугает» то, что и трактир у Шмелева — тема, «часть его идеала» [320] ; конечно, и у Блока есть «что-то очень схожее», например:

318

Адамович Г. Одиночество и свобода. М., 1996. С. 33.

319

Там же.

320

Там же. С. 35

И на перины пуховые В тяжелом завалиться сне… Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне! —

но где у Блока боль, там у Шмелева «полное удовлетворение»… и вообще талант Шмелева — «больной» [321] .

Адамович как критик творчества Шмелева имел и противников, например в лице Ильина, и союзников, в том числе в лице Юрия Терапиано, который в книге «Литературная жизнь русского Парижа» писал об упомянутой главе из «Одиночества и свободы» как об «очень точно определяющей достоинства и недостатки» Шмелева, в частности его «ограниченное и реакционное мировоззрение, мешающее ему видеть подлинную Россию вместо ложно-русской, декоративно-бытовой» [322] . Г. Струве в вышедшей через шесть лет после смерти Шмелева книге «Русская литература в изгнании» вслед за Адамовичем упомянул о достоевщине в «наиболее слабых романах Шмелева», о провинциальности, о доле «„руссопетского“ антиевропеизма и антикультурности» его творчества [323] .

321

Там же. С. 36.

322

Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа (1924–1974). Париж; Нью-Йорк, 1987. С. 158–159.

323

Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С. 96–97.

Тон критики Адамовича был судящим. Писатели конечно же зависели от критиков. И не только психологически. Существовала и определенная финансовая зависимость от мнения ведущих критиков влиятельных газет: они во многом создавали образ писателя для издательских кругов, благотворительных фондов, в целом для общественности. Шмелев — не единственный, против кого высказывался Адамович, и не единственный обладатель «больного» таланта. И в эмигрантской поэзии Цветаевой критик увидел «болезни вкуса и мысли» [324] . Он был желчен в своей оценке Цветаевой: по поводу ее «Молодца» полагал, что «если бы русский народ изъяснялся так, иностранцы были бы правы, утверждая, что все русские — полупомешанные» [325] , в цикле ее стихов о Блоке он услышал «истерический лепет» [326] . Сомнительные с точки зрения эстетических критериев характеристики прозвучали и в следующем высказывании: «…и даже такие современные стихотворцы, как Пастернак или Цветаева, мнимоширококрылые, горделиво претендующие на полет и свободу, в действительности спотыкаются на каждом шагу» [327] . Впрочем, и Волошин «истинным поэтом не был» [328] . Клюев, «из которого сделали Гомера», «весь фальшив»; «ну, Гумилев — еще туда-сюда»; «раздувают Есенина, поэта маленького и вялого», хотя у него «есть одно удивительно свойство, за которое многое ему простится: он ничего не выдумывает»; «даже у Блока, который во всех смыслах больше Есенина, по сравнению с ним много типографской краски и готовых слов» [329] .

324

Адамович Г. Литературные заметки // Последние новости. 1931. 16 апреля. С. 2.

325

Адамович Г. Литературные беседы // Звено. 1925. № 129. С. 2.

326

Адамович Г. Сумерки Блока // Новое русское слово. 1952. 10 авг. № 14715. С. 8.

327

Адамович Г. Памяти Поплавского // Последние новости. 1935. 17 окт. № 5320. С. 2.

328

Адамович Г. «Современные записки». Кн. 52. Часть литературная // Последние новости. 1933. 1 июня. № 4453. С. 3.

329

Письма запрещенных людей. По материалам архива И. В. Чиннова. С. 124–125.