Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Шрифт:
Сотрудничество с «аполлончиками» и эстетами-богоискателями, как отзывался писатель о своем окружении в «Возрождении», закончилось. На следующий же день, 9 июня, откликнулся Бальмонт: «Очень огорчил нас Ваш малый вопль по поводу этой помойки, „Возрождения“, где Вы столько намучились» [292] . Разорвал все отношения с газетой и Амфитеатров, который писал Бунину 15 мая 1929 года: «В „Возрождении“ меня нет потому, что я оттуда ушел. Следовало это сделать еще прошлою осенью, но тогда меня просили подождать Шмелев и Братство русской правды, и я напрасно послушался. Нельзя. Уж очень бесцеремонно распоясались Маковский, Ходасевич и прочие, „ультра-фиолетовые“, как звал эту публику покойный Арцыбашев. Дошло до форменной цензуры статей, выкрадывавшей мнения автора и подменявшей их своими собственными» [293] .
292
Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 111.
293
Цит. по: Казнина О. А.
Шмелев вернулся в «Возрождение» лишь в 1934 году — только после того, как оттуда ушел Маковский. Позже в предисловии к изданию мемуарного сборника «На Парнасе „Серебряного века“» (1962) Маковский назвал многих писателей эмиграции продолжателями «русского дела» [294] , верными национальному долгу людьми. Среди перечисленных — а это Бунин, Мережковский, Г. Иванов, Ходасевич и другие — оказался и Шмелева.
Благоприятно сложились отношения Шмелева с «Россией и славянством» — преемницей «России» Струве. «Россия» закрылась 10 марта 1928 года из-за отсутствия средств, и с 1 декабря, на деньги, полученные Струве от чешского правительства, начала выходить еженедельная газета «Россия и славянство». Кандидатура Струве на пост главного редактора любой газеты не могла удовлетворить З. Н. Гиппиус, и она старалась убедить сербского лингвиста профессора Александра Белича, принимавшего горячее участие в добывании денег на русские издания, предпочесть Струве кого-нибудь другого. В письме к Ходасевичу от 12 декабря 1928 года она сетовала: Белич не признает ничьих влияний… Ходасевич интриг Гиппиус не одобрял, и в более раннем письме, от 4 декабря того же года, советовал ей оставить Струве в покое и не испытывать удовлетворения от того, что его деятельность прервана, административно задавлена.
294
Маковский С. Портреты современников. М., 2000. С. 257.
Писателю были близки усилия газеты по распространению национально-освободительных идей, объединению славянского мира и веры в сильную Россию. Отвечало настроениям Шмелева и негативное отношение газеты к религиозным воззрениям Бердяева, и критическая оценка распространенной в литературной и общественной жизни психологии лишнего человека, и ориентация на созидательные, волевые идеи классиков, Пушкина прежде всего, Достоевского как автора «Бесов» и «Дневника писателя», Лескова как выразителя почвы и христианской культуры. Высшим проявлением жизнеспособности, творческой силы газета полагала произведения Бунина и Шмелева. Особенно были оценены произведения Шмелева 1930-х годов: «Богомолье», «Лето Господне», «Родное». Критическим было восприятие творчества Алданова, с которым у Шмелева впоследствии отношения необычайно обострились; в «России и славянстве» сложилось мнение об Алданове как писателе, не укорененном в отечественной почве и выразителе скепсиса. Справедливости ради следует отметить, что в 1929 году газета все-таки приветствовала выход в свет романа Алданова «Ключ». Полемические отношения существовали между «Россией и славянством», прежде всего К. Зайцевым, и автором работ о немецких романтиках, о театре Ф. Степуном, который мировоззренчески был антитетичен Шмелеву: Степун в своих философских воззрениях опирался на романтизм, полагая его актуальным для русской ситуации, Шмелев же ввел в свой лексикон словечко «степуновщина», которое означало самолюбование и любомудрие.
X
«Последние новости» против Шмелева
Выпад Г. Иванова
Г. Адамович о патриотической «соляночке» Шмелева и прочем
Если отношения Шмелева и редакции «Возрождения» после раскола можно считать натянутыми и даже тяжелыми, что вполне объяснимо эстетическими пристрастиями Маковского и страстным восприятием конфликтных ситуаций Шмелевым, то отношения Шмелева и «Последних новостей» были враждебными, и причина была гораздо более существенной, она коренилась не только в эстетических разногласиях, но и в идеологии. Он полемизировал — и страстно! — с деятелями из Временного правительства, например с публицистом и историком, в прошлом одним из организаторов партии кадетов, министром иностранных дел Временного правительства Павлом Николаевичем Милюковым, с 1921 года главным редактором «Последних новостей». Оказавшись в эмиграции, Милюков был настроен против вооруженной борьбы с Советами, настаивал на отмежевании от монархических групп и реставраторских программ.
Газета стала органом Республиканско-демократического объединения, соответственно политическая программа редакции заключалась в следующем: демократическая республика, федерация, собственность крестьян на земли помещиков. Освобождение России от большевиков в «Последних новостях» связывали не с деятельностью эмиграции, а с антибольшевистски настроенными группами в самой России. Как писал генерал А. Деникин, «„Последние новости“ изъяли вовсе из своего лексикона понятие „национальный“, подменив его презрительным „националистический“. Как партия Милюкова, так и его газета огульно поносили русское прошлое, осуждали в целом Белое движение и, главное, относились с каким-то полупризнанием к Советской власти» [295] . На пражское выступление Милюкова 17 апреля 1924 года по национальному вопросу Шмелев ответил фельетоном в «Русской газете», Куприн иронически, порой пародийно писал в своих статьях о взглядах Милюкова на революцию, Шульгин в 1924 году обрушился с критикой на предложенный Милюковым план республиканской армии… Для них главный редактор «Последних новостей» — разрушитель.
295
Цит. по: Грей М. Мой отец генерал Деникин. М., 2003. С. 258.
Как леворадикальная газета, «Последние новости» вели полемику с «Возрождением» и, конечно, нападали на Шмелева. Но и после ухода Шмелева из «Возрождения» он и редакция «Последних новостей» остались антагонистами.
Ивана Сергеевича задевало
«История любовная» И. С. Шмелева продолжается. <…> Похоже на то, что редакция «Современных записок» думает заменить отсутствующего, за окончанием «Заговора», Алданова тройными порциями Шмелева. Вряд ли, однако, найдется у «Современных записок» хоть один читатель, который был бы такой заменой польщен. Шмелев, конечно, писатель «с заслугами». Нельзя не признать, что в его прежних, «довоенных» еще, произведениях, нашумевшем «Человеке из ресторана» хотя бы было «что-то», какая-то «свежесть» или подобие ее. В «Истории любовной» нет ничего, кроме беспокойного, «вертлявого» языка, стремящегося стенографически записывать «жизнь», и, как всякая механическая запись, — мертвого во всей своей «живости». Содержание — любовные переживания гимназиста — ничтожно. Впрочем, «отложим суждения до окончания романа», как говорят рецензенты [296] .
296
Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 106.
Противопоставление Шмелеву Алданова, постоянного автора «Последних новостей», само по себе нелепо — столь различны их творческие манеры и видение мира. Болезненность удара усугублялась тем, что в том же номере Иванов выступил с хвалебной оценкой повести Бунина «Божье Древо». Что же… приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага…
Шмелев был растерян, он не понимал причин агрессивности Иванова. Он даже заподозрил в появлении этой статьи интригу Гиппиус. Он писал Ильину 17 декабря: «Что это? Сознательная, наглая ложь… Но весь тон!.. Я понимаю, что это „галочье“, а как моя прабабка говаривала — „… галки и на Кресты марают!“, но я не крест, я слабый человек… Это не заставит меня опустить руки, какая-то галка, но как это грязью оседает в душе и мутит!» [297]
297
Переписка двух Иванов (1927–1934). С. 78–79.
Сочувствовавший Шмелеву Бальмонт отправил в редакцию возмущенное открытое письмо, но это не имело никаких последствий. Георгий Иванов в оценках Бальмонта — Смердяков и посредственный поэт:
С негодованием прочитал я в № «Последних Новостей», от 15 декабря, предельно-наглые слова посредственного стихотворца и развязного журналиста г. Георгия Иванова. Можно лишь огорченно подивиться, что редакция газеты, стремящейся быть средоточием зарубежной русской интеллигенции, гостеприимно дает место хулиганским выходкам маленького литературного Смердякова. Литературный заика, умеющий только построить кривляющиеся фразочки в кавычках, поносительно говорить о языке заслуженнейшего и одареннейшего писателя Ивана Сергеевича Шмелева, который как раз из всех современных русских писателей обладает наиболее богатым и своеобразным русским языком. Этот нагличающий журналист, пытаясь быть уничтожительным (в руках детский пистолет из шоколата), ни словом не упоминает хотя бы о том, что Шмелев написал «Неупиваемую чашу», стоящую вровень с наилучшими повестями Тургенева, Толстого и Достоевского и оцененную в Норвегии и в Италии, в Швеции и в ряде других стран, привыкших относиться уважительно к художественному таланту и душевной чистоте. Если рецензент не читал «Неупиваемой чаши», — он невежда. Если он читал ее и не понял, — быть может, врачи посоветуют ему сделать трепанацию черепа. Рецензент развязно утверждает, что ни один читатель «Современных записок» не польщен тем, что на страницах этого журнала не было видно Алданова и усиленно печатают Шмелева. Это утверждение есть простая ложь. Вот я такой читатель, а со мною сейчас целый ряд читателей, которые так же, как я, в негодовании, что уважаемая газета унижает себя, давая место изношенному бормотанию, литературному комсомольству и облыжным утверждениям.
Впрочем, я не знаю, что хуже, брани или хвалы в писаниях некоторых литературных кривоустов. Не знаю, задет ли этой грубостью И. С. Шмелев, — думаю, что в душе он лишь огорчен человеческим унижением, — не своим, конечно, его нет, — но на месте И. А. Бунина, кажется, еще менее можно быть довольным расхваливаниями сноба: Баратынский в язвительных строках говорит, что некоторые хвалители берутся за кадило, чтобы, им окуривая одного, ударить другого. Почтенное занятие. Но уважаемая редакция газеты — более ответственна в столь прискорбном явлении, чем бессознательный литератор, гомеопатически одаренный.
298
Встреча: Константин Бальмонт и Иван Шмелев. С. 106.
За день до этого Бальмонт отправил письмо Шмелеву, в котором были слова утешения:
Милый, родной Иван Сергеевич, оба Ваши большие письма получил, и за каждое Ваше ласковое слово мы все кланяемся Вам в пояс. Счастье для нас знать, что Вы есть на свете и что Вы — такой. Уже давно мы задыхались от ползучей человечины, вроде совсем непобедоносных газетных Георгиев, Бобчинских-Добчинских, а Вы для нас — как Свете Тихий [299] .
299
Цит. по: Бонгард-Левин Г. М. «Мой друг! Мой брат! Мой друг в пустыне!» (Константин Бальмонт и Иван Шмелев) // Бонгард-Левин Г. М. Из «Русской мысли». СПб., 2002. С. 88.