Иван - я, Федоровы - мы
Шрифт:
– Молодец!
– похвалил Чуйков стрелявшего по самолетам Федорова и, заметив перевернутую взрывом повозку (у нее еще вращалось одно колесо), приказал автоматчикам взять противотанковое ружье из-под убитого, у которого Ваня вытащил лопатку. Но когда стали переворачивать убитого, тот вдруг ожил...
– Почему не стреляешь?!
– с гневом затормошил его Чуйков.
– Мальчишка не оробел, а ты, медведь, дрожжи продаешь!
Бронебойщик, оглохший от бомбежки, обалдело глазел на грозного генерала, свалившегося в этом аду похоже, что с неба. Поняв, что солдат не слышит, командарм схватил обрывки вожжей,
Теперь все отчаянно дрались за жизнь. Самолеты уже летали с опаской; с большой высоты бомбить узкую балку им было трудно, а обстреливать совсем невозможно. Но появилась новая опасность - дивизию настигали немецкие моторизованные части. Командарм приказал поставить пушки на прямую наводку.
Упираясь ногами в сыпучие скаты балки, Ваня помогал тащить орудие наверх. Он с интересом и некоторой завистью посмотрел на парнишку, спутника командарма, которого заметил еще во время бомбежки. Был тот старше и ростом повыше Вани, гимнастерка его и брюки сидели на нем как влитые, и носил он не ботинки с обмотками, а франтоватые сапожки. "Это только обмундировка хороша, а сам-то пожиже меня, - утешил себя Ваня.
– Я бы его запросто поборол..."
Позднее он узнал, что совсем недавно этот парнишка привез на командный пункт Чуйкова тело убитого отца, начальника оперативного отдела армии Сидорина. Командарм, видя как тяжело сын переживает утрату отца, приказал ему сопровождать себя в одну из дивизий. С тех пор младший Сидорин и был неразлучен с Чуйковым
Не успела батарея Дымова развернуться "к бою", показались немецкие танки. Они двигались стороной на большой скорости. Командарм приказал открыть огонь с дальнего расстояния.
Бой шел весь день - немцы постепенно сжимали кольцо.
Ваня, поднося к орудию снаряды, нет-нет да прикасался ладонью к своей позорной ране. Когда выступала кровь на штанах, он присаживался на песок, и получалось, что просто перепачкана обмундировка. Черношейкин спрашивал участливо: "Устал, Ванюшка?" - и разрешал встать на несколько минут заряжающим, а сам подносил снаряды. Заряжая пушку, Ваня мечтал, что, может быть, скоро ему выпадет счастье побыть и за наводчика...
– Ты ранен?!
– воскликнула Аня, появившаяся совсем неожиданно, и потребовала: - Снимай штаны.
Ваня, конечно, не обратил внимания на ее слова и продолжал заряжать пушку.
– Снимай, тебе говорят!
– подойдя, сказал Дымов.
– Пусть уйдет, тогда сниму.
– Держите его, - сказала лейтенанту Косопырикова, и тот послушно схватил Ваню за руки.
Она мигом содрала штаны с мальчишки и плеснула на рану йоду. Ваня презирал ее, поэтому даже не ойкнул. Она ловко и быстро его перевязала, после этого присела и стащила с себя сапог. У нее к ноге присохла старая повязка, девушка решительно отодрала ее. А Ваня-то думал, что она стерла ногу.
Небо оставалось еще светлым, а в балке уже сгущались сумерки. "Юнкерсы" прекратили обстрел и, развернувшись, легли курсом на свой аэродром. И тут все увидели скачущего вороного коня. С воздуха он
Наконец совсем стемнело. Выбрались из балки. Ване казалось, что их со всех сторон окружили - не вырваться из полыхающего разрывами кольца. Время от времени подъезжал Дымов, невидимый на своем черном коне, и показывал направление.
Ехали до полуночи. Потом снова заняли оборону. Теперь уже в приволжской степи, не такой полынной, как донская. Сил не было держаться на ногах. Жгла рана. Ваня отдал бы полжизни за час сна. Но все долбили землю, и он долбил. Впереди кострами пылали домики аэродрома в Гумраке. Позади во все небо - зарево. Это горел Сталинград...
10
Когда-то здесь проносились пассажирские поезда, а сейчас рельсы с лестницами шпал встали на дыбы, телеграфные столбы расщеплены. У изрытой воронками насыпи в обгоревших кустах расположилась кухня и последние, избитые осколками четыре полуторки от противотанковых орудий; дальше по пригорку у шоссе, прямо на бахче, где арбузы были съедены и раздавлены проходившими войсками, расположились огневые истребителей; там же траншеи пехоты. Здесь всё - и тыл, и передовая.
Обгорелую траву пощипывали две лошади, на которых Овчинников, превратившись теперь из шофера в ездового, возил кухню и продукты. Спасенный лейтенантом вороной фыркал от запаха гари и ошалело косил глазом на Удовико. Повар пуще бомбы боялся коня с тех пор, как тот его лягнул, и сейчас, выскребая котел, поглядывал на вороного с опаской.
– Эй, Овчинников!
– закричал он.
– Вставай работать.
Овчинников похрапывал в ровике, не выпуская из рук веревку с привязанной коровой. Он не спал всю ночь, ездил в тыл дивизии получать "ходячий паек".
Неподалеку разорвалась мина. Корова испуганно замычала. Удовико стал еще ожесточеннее скрести котел - сегодня он был не в духе. Кто бы мог подумать, что его бывший помощник Ванюшка Федоров скажет ему такое!..
Ваня пришел с термосом ни свет ни заря.
– Пока завтрак не готов, может, чайку, сынок, попьешь?
– предложил Удовико.
А тот раскричался:
– Буду я с тобою чаи распивать! Люди на передовой завтрак ждут, а вы прохлаждаетесь в тылу!..
"Какой же здесь тыл?
– оторопел от возмущения Удовико.
– Ко мне на кухню еще больше мин летит. Стреляют в вас, а попадают в меня". И, словно в подтверждение его мысли, поблизости разорвалась мина. Удовико вырвал из рук спящего Овчинникова веревку, привязал корову за машиной и полез в ровик. Донесся гул моторов.
Не успел Ваня спрыгнуть в щель, как посыпались бомбы. С двумя котелками, своим и лейтенанта, он ползал за водой к водостоку у железной дороги. Из одного котелка все пролил, в другом немного осталось. Сначала Ваня протянул котелок, конечно, лейтенанту, а тот - сержанту Кухте и кивнул: передай, мол, ей... Кухта с улыбкой отдал котелок Косопыриковой: