Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шестерка. Коррида в большом порядке.

Васильев Борис Львович

– Поспел ты, Василий, к самому почину.
– Шкипер налил Васе, опять поднял стакан.
– Ну, волгари, за Волгу-матушку!

– Ох, балабон!
– вздохнула старуха.
– Талах ведь был, голь перекатная, босота волжская, а меня, единственную дочку, так заговорил, так забалабонил, что из отчего дома в угон взял.

– В угон?
– удивилась Лида.
– Это как же?

– А так: нанял тройку, усадил да и махнул на удалых сорок верст без передыху. Поп-пьянчужка обвенчал в селе Кудимове, да с тем и стали

мы жить: по Волге мотаться из конца в конец.

– Хорошо, мать, жили, - улыбнулся шкипер.
– Не было у нас ни кола ни двора, а морщиночки у тебя все-таки от смеха появились.

– Жили-то хорошо, а доживаем как?

– Ничего, Авдотья Кузьминична: нашего от нас никто не отымет, корня то есть. Добрый у нас с тобой корень: от босоты волжской мы идем, и нет нам ни сносу, ни износу.

– Корень, - вздохнула она и нахмурилась.
– Изведут этот корень, и чихнуть не поспеем.

– Это кто же изведет-то?
– поинтересовался старик.

– А бабы нынешние, вот эти вот.
– И Авдотья Кузьминична сердито ткнула в плечо Еленку.

– Да что вы, Авдотья Кузьминична?
– удивилась Еленка.
– Да за что же вы меня так?

– А чего не рожаешь?
– строго спросила старуха.
– Чего не рожаешь-то, бабонька?

– Ой, ну что вы… - Еленка еще ниже опустила голову, то заплетая, то расплетая бахрому льняной скатерти.

– Кабы ты одна была, то и бог с тобой, - все так же строго продолжала старуха.
– А ныне, куда ни глянь, все такие!… Ездила я прошлой зимой к Зинке, дочке своей. Отдельная квартира, мужик собственный, а детишек - ровнехонько один Андрюшечка. Я глянь-поглянь: у всех так, у всех по одному, а двое - так совсем редко. Ровно мода какая или указ… - Она вздохнула, глянула на Еленку.
– Вот и ты, бабонька, такова ж. А жизнь знаешь что такое? Верть-поверть - и смерть. Спохватишься - выть будешь, локти кусать, да поздно, прошел твой час…

Еленка вдруг вскочила, крепко уцепившись за край стола.

– Разошлась ты, мать, - сказал старик.

– Все тут, Григорьич, к месту говорено, - вздохнула Авдотья Кузьминична.
– Или не к месту, Иван?

Иван промолчал, а шкипер поднял стакан с остатками водки.

– За это и выпьем, Иван Трофимыч. Вот за это самое. Чтоб, значит, и тебе ветер переменился. Не все чтоб в лицо дул, а хоть изредка да в спину подталкивал.

– За это и я выпью!
– громко сказала Еленка.
– Она взяла стакан, шагнула к Ивану.
– За вас, Иван Трофимыч.

Выпила не отрываясь, опрокинула стакан вверх дном и только после этого села на место, слепо тыча вилкой в скользкую сыроежку.

– Будьте здоровы.
– Вася чокнулся.

– Спасибо, люди добрые, - тихо сказал Иван.
– Дай вам бог, как говорится.

Некоторое время они закусывали молча, не решаясь нарушить вдруг возникшей тишины. Старик недовольно

крякнул:

– Сбила ты, мать, со здравия на упокой!

– Так ведь не все же ай-ай-ай, надо и ой-ой-ой, - сказала старуха.
– Теперь почаевничаем да и поговорим.

– "Хаз-булат удалой, бедна сакля твоя…" - затянула Лида.

Старик подхватил, остальные молчали.

– Нейдет, - вздохнул шкипер.
– Без тебя, Еленка, ничего не вытянем.

– Не смогу я, Игнат Григорьич, - сказала Еленка, наливая чай.
– Не тянет что-то на песни.

– А на танцы тянет?
– вдруг громко, зло спросил Вася, в упор уставившись на нее.

Еленка неторопливо передала стакан с чаем, повернулась, глянула в глаза.

– Может, спляшем?

– И то дело, и то!
– обрадовался старик.
– Тащи, Лидуха, гитару, ежели не рассохлась она от тихой жизни!

Лида подала гитару. Шкипер подстроил ее, рванул струны, и Еленка, выбив дробь, пошла по комнате:

Милый мой по Волге плавал,

Утонул, проклятый дьявол!

Я одна, одна, одна:

Не достать его со дна!…

Она лихо отбила приглашение, но Вася не шевельнулся: сидел набычившись, недобро поглядывая.

– Что, Васенька, коленки слабы?
– пригнувшись к нему, вздохнула Еленка.

Ноги ее безостановочно дробили пол. Вася отвел глаза, буркнул:

– Напилась?

– А ты видел? Видел?… - почти выкрикнула она.
– Ну, так и молчи. Молчи!…

Она вызывающе тряхнула головой и в полный голос неожиданно завела:

– "Хаз-булат удалой, бедна сакля твоя!…"

– "Золотою казной я осыплю тебя", - вмиг пристроившись, осторожным басом подхватил шкипер.

Пели долго, пока не ушли Вася с Лидой. А как захлопнулась за ними дверь, Еленка оборвала песню.

– Ну, и нам пора, - сказал Иван, вставая.
– Спасибо, хозяева дорогие…

Было темно и очень тихо, когда они вышли на палубу. Теплым комком ткнулся в ноги Дружок и сразу же убежал на край баржи, где ударил топляк о замшелый борт. Черная вода чуть плескалась в сходни.

– Качается все, - шепнула Еленка, прижавшись к Ивану.
– Я держаться за вас буду.

Он осторожно провел ее на берег, но и здесь она не отодвинулась, а все так же, путая шаги, прижималась к боку, и он обнял ее за прохладные, узкие, как у девочки, плечи.

– Не замерзла?

– Ножки не идут, - тихо засмеялась Еленка.
– Не идут ножки домой.

Иван молчал, бережно поддерживая ее. Ему было хорошо и покойно, и он готов был идти вот так целую ночь по заваленному бревнами берегу, слушать ее бестолковый, ласковый шепот и молчать. Но прошли они всего несколько шагов, как Еленка остановилась, и он совсем близко увидел ее лицо: глаза казались огромными.

– Пойдем к деревне, - торопливым, очень деловым шепотом сказала она.