Иверский свет
Шрифт:
По святым местам
великого Ияима,
временем единственным,
данным нам,
рубят коровники
злые пилигримы —
так истосковались по святым делам)
По дороге пили,
подбивали башли.
Но остались срубы
сиять, как храм.
Чистота прикидывается
шабашником,
так истосковалась
по святым делам.
Мученик Серега
спозаранку бледен,
он по делу этому ветеран.
Перебрать
всю Россию бредит,
так истосковался по делам.
По пути прочистили
гибн/щее озеро.
Для души —
заплатит товарищ волк1
Шестеро паломников
дипломы бросили —
так образовался
«инженерский полк».
Что-то покосился
берег у Илима?
Скомкана полсотенная в плаще.
И уйдут
транзисторные пилигримы
с «Лунною сонатою»
на плече.
ИМЕНА
Да какой же ты русский,
раз не любишь стихи?!
Тебе люди — гнилушки,
а они — светляки.
Да какой же ты узкий,
если сердцем не брат
каждой песне нерусской,
где глаголы болят ...
Неужели с пеленок
не бывал ты влюблен
в родословный рифмовник
отчеств после имен?
Словно вздох миллионный
повенчал имена:
Марья Илларионовна,
Злата Юрьевна.
Ты, робея, окликнешь
из имен времена,
словно вызовешь Китеж
из глубин Ильменя.
Словно горе с надеждой
позовет из окна,
колокольно-нездешне:
Ольга Игоревна.
Эти святцы-поэмы
вслух слагала родня,
словно жемчуг семейный
завещав в имена.
Что за музыка стона
отразила судьбу
и семью, и историю
вывозить на горб/?
Словно в анестезии
от хрустального сна
имя — Анастасия
Константиновна...
Кто губами коснется
произнесть имена,
в том Россия проснется
от хрустального сна.
ВОСПОМИНАНИЯ О ЗЕМНОМ ПРИТЯЖЕНИИ
Скоропортящиеся поэты!
Успейте сказать, пока помните это.
Рисуйте, художники, денно и нощно
руки напряженье под ноющей тяжестью ноши.
Снимайте, киношники, нощно и денно
паденье плодов в измерении том,
где, тяготы уравновесив, младенец
оттягивал чаши
земных полновесны* мадонн.
Спешите вдыхать дефицит кислорода!
Листву в целлофан человек обернет
и будет, как из персональной коровы,
из липки под вечер доить кислород.
Как им тяжело в невесомой свободе!
Счастливчик чугунную гирю найдет, точно грех.
В ней
Он вскроет и выпьет ее, как орех.
И он ощутит позабытую сладкую тяжесть,
как ноша ягненка вздымает орла.
Ом женщине про беспокойство расскажет.
И женщина скажет ему:
«Тяжела».
1ДИЛОК
Андрею Тарковскому
Блатные москворецкие дворы,
не ведали вы наши Вифнсе««ы,
что выбивали матери ковры
плетеной олимпийскою эмблемой.
Не только за кепарь благодарю
московскую дворовую закваску,
что, вырезав на тополе «люблю»,
мне кожу полоснула безопаской.
Благодарю за сказочный словарь
не Оксфорда, не Массачусетса —
когда при лунном ужасе главарь
на танцы шел со вшитою жемчужиной.
Наломано, Андрей, вселенских дров,
но мы придем—коль свистнут—за подмогой...
Давно заасфальтировали двэр
и первое свиданье за помойкой.
— 35 1 —
МОРОЗ
От мороза лопнут трубы —
ничего!
Мы пока еще не трупы,
нам с тобою горячо.
Москва вроде Минусинска,
— 45,
значит, предстоит разминка,
чтобы кровь полировать.
Я люблю не опого ли
наш крещенский холодок —
полирует кровь и волю,
как для зайца нужен волк.
Помнишь время молодое?
Мы врывались на пари,
оставляя пол-ладони
примороженной к двери.
У мороза звон мажорный.
Принимайте душ моржовый!
Кому холод — лютый,
а кому — валютный.
Не случайно мисс Онассис,
бросив климат ананаса,
ценит наши холода,
чтоб быть юной навсегда...
Белки, царственно шуруя
по волшебному стволу,
траекторией шурупа
завинтились в синеву!
Помнишь, как они гонялись,
в нашу летнюю судьбу
завивая гениально
цепь златую на дубу?
Хороши круговороты!
Снегом душу ототрем.
Все условья для полета:
— 40 за бортом
ЯКУТСКАЯ ЕВА
Варфоломею Тетеринд
У фотографа Варфоломея
с краю льдины, у черной волны
якутянка, «моржиха» нимфея
остановлена со спины.
Кто ты, утро Варфоломея,
от которой офонарели
стенды выставки мировой?
К ледоходу от мод Москвошвея
отвернулась якутская Ева,
и, сощурясь, морщинка горела
белым крестиком над скулой.
Есть свобода в фигуре ухода
без всего, в пустоту полыньи.