Июнь-декабрь сорок первого
Шрифт:
– Да, - в тон ему ответил я, - таких накатов, какие были у тебя на Халхе, у нас нет...
Федюнинский рассказал о приграничном сражении, в котором его корпус участвовал с первого часа войны. Но разговоры разговорами, а мне все время не давала покоя мысль: как бы заполучить от него статью для газеты? Наконец сказал ему об этом. Федюнинский ответил согласием. И вот статья его под заголовком "О некоторых изменениях в тактике врага" уже заверстана подвалом на второй полосе "Красной звезды".
Надо ли доказывать, что наблюдения и выводы Федюнинского были полезны другим командирам соединений, в том числе и на Ленинградском фронте, куда Иван Иванович уже вылетел.
В этот день газета не выходила. Накануне, в воскресенье, день был нерабочий. Но это только так говорилось - "нерабочий". В редакции - все в сборе. Правда, нас немного. Большинство - на фронте, в том числе начальники отделов, их заместители, даже некоторые литературные секретари, которым, казалось бы, положено безвыездно сидеть за редакционным столом и править поступающие материалы. Это были военные журналисты, хорошо владевшие пером, и я считал, что возьму большой грех на душу, если обреку их на сидение вдали от фронта.
Но те, кто остался в Москве, из редакции не отлучались. Еще 8 июля я подписал приказ, согласно которому уходить домой можно "только с разрешения начальника отдела и запрещается выезд за пределы Москвы без разрешения ответственного редактора в каждом отдельном случае". Живем, как тогда говорилось, на казарменном положении.
В рабочих комнатах редакции появились железные солдатские кровати с жесткими матрацами. Одеяла и подушки тоже армейского образца.
Койки узки, Павленко прозвал их "девичьими". Сотрудники спят на них, так сказать, посменно: уезжающий на фронт уступает свою койку возвращающемуся с фронта. Кормимся все в редакционной столовой по талонам. Есть еще и буфет с очень скромным ассортиментом продуктов. Там - наличный расчет.
Казарма есть казарма - дома, конечно, уютнее. Но редко кто отпрашивался домой. Совесть не позволяла, да и работа не отпускала.
В отличие от обычного на подготовку очередного номера газеты у нас было два дня. Это позволило мне подольше задержаться в ГлавПУРе и Генштабе, детальнее изучить обстановку на фронтах. В оперативном управлении Генштаба меня оглушили страшным известием: немецкие войска прорвались к Ладожскому озеру, захватили Шлиссельбург и таким образом перерезали последние сухопутные коммуникации, связывавшие Ленинград со страной. А это означало блокада...
* * *
Незадолго до того мы командировали в Ленинград еще одного корреспондента - Леона Вилкомира. Перебросили его туда с Северо-Западного фронта.
Это был молодой поэт, питомец Литературного института. В редакции мало кто знал его стихи. Мне, например, довелось познакомиться с ними уже после войны, когда издательство "Советский писатель" посмертно выпустило единственную его книжку "Дороги". В нее вошли произведения мирных лет, главным образом те, что были написаны Вилкомиром в годы его журналистской работы в Нижнем Тагиле. В военное время он, по-видимому, не писал стихов всецело был поглощен корреспондентскими заботами, - а если и писал, то по своей скромности никогда не предлагал их нам.
Высокий, громоздкий, исключительно добросердечный, он пользовался в коллективе редакции всеобщей любовью. В шутку его называли "армейским комиссаром", хотя в действительности Вилкомир имел первичное звание политработника - заместитель политрука и на его петлицах красовались лишь четыре треугольника; издалека их можно было принять за ромбы.
Шутку эту породил курьезный случай. Своей могучей фигурой Вилкомир чем-то напоминал начальника ГлавПУРа. Как-то мы послали Вилкомира на войсковые учения. Самолет, на котором летел корреспондент, прибыл на полчаса раньше самолета армейского комиссара. Когда Вилкомир спускался по трапу, с нему кинулись местные начальники, ожидавшие начПУРа, и стали рапортовать: "Товарищ армейский
Во время войны у меня было мало личных встреч с Вилкомиром. Он безвыездно сидел на фронте и в Москве почти не появлялся. О его мужестве я узнавал из рассказов начальников групп спецкоров, а больше всего об этом говорили материалы самого Вилкомира.
Прибыв в Ленинград, Вилкомир сразу же прислал корреспонденцию "Ленинградцы беззаветно сражаются с врагом". Она была высоко оценена редакцией, и я отправил в Ленинград телеграмму;
"Корреспонденцию Вилкомира напечатали сегодня. Хорошая статья. Вилкомира оставить на Ленинградском фронте". А что касается того, как он добывал материал для своего очерка, можно судить хотя бы по таким строкам: "По нашей группе ударил автоматчик. Мы припадаем к земле и ползем..."
Итак, в Ленинграде, можно сказать, собралось целое подразделение наших спецкоров.
Наконец дали о себе знать Славин и Светлов. К нашему удивлению, Светлов "обскакал" старого газетного волка Льва Исаевича. Уже 6 сентября мы получили по военному проводу его стихи, из-за которых у Хействера произошла пикировка с начальником узла связи. Светлов назвал свое стихотворение "Ленинград" и сказал в нем то, что было самым главным и самым важным в те грозные дни:
Здесь земля победами дышала... Виден всей стране издалека Ленин у Финляндского вокзала, Говорящий речь с броневика. Память о бойцах и о героях Этот город навсегда хранит. Этот город на своих устоях Колыбелью мужества стоит. Песням и легендам повторяться У застав, мостов и у ворот Боевая клятва ленинградцев Над великим городом встает. Дышит время заревом пожаров, И полки в сражение идут. Ярость полновесного удара Сомкнутые руки берегут. Неприступным был он и остался В боевые славные года. Никому наш город не сдавался, Никому не сдастся никогда!Затем пришли новые стихи - "Ночь над Ленинградом". А еще через несколько дней с узла связи Генштаба нам доставили толстую пачку бланков с расклеенной на них телеграфной лентой. В конце стояла подпись "М. Светлов". Это уже не стихи, а корреспонденция о медицинской сестре Вале Чибор.
Прибыл Светлов в один из полков, стал выспрашивать об отличившихся в последних боях пулеметчиках и бронебойщиках, а командир полка говорит:
– Вы бы лучше написали стихи о нашей Вале. Чибор. Вон смотрите, она возвращается с передовой, опять везет раненых. Вам обязательно надо потолковать с ней...
Через час, после того как Валя "сдала" раненых, поэт и медсестра сидели на уличной скамейке, между ними стояли котелки с борщом, и мирно текла беседа о совсем не мирной жизни.
Вернулся Светлов в город, написал стихи - не понравились. Славин посоветовал:
– Пиши корреспонденцию - это быстрее.
Так Светлов и поступил, чем нисколько не огорчил редакцию. Корреспонденция сразу же была напечатана, а Светлову мы послали телеграмму с просьбой: впредь наряду со стихами писать и очерки, размером до подвала.