Из ада с любовью

Келлер Эрих

Директор МИ5 как-то раз заметил, что криптографам внешней разведки США свойственны «мужские созвучия в цифрах» – никто так и не понял, что он имел в виду. «Мужские созвучия» поддавались расшифровке, но скрытая за ними информация была не столь важна контрразведке Великобритании, чтобы тратить на нее время и силы: «Используйте ваши агентурные возможности для сбора информации о переговорах Лондон–Берлин. Центр интересует общая оценка ситуации, а также возможные меры со стороны Лондона по линии новых уступок Берлину в наращивании военного потенциала, военных и экономических поставок в обход договоров с Вашингтоном».

Глава 2

в которой Тони Аллен встречается

с девушкой, а полковник Рейс вычисляет немецкого шпиона

Почтовое отделение на Вапинг-лейн ютилось в одном не очень-то просторном зале; закопченные окошки под тяжелыми решетками почти не пропускали свет, внутри барабанили допотопные телеграфные аппараты, скрипела и бухала штамповочная машинка, орали на посетителей обе телеграфистки за стойкой; не выпуская из зубов папирос, сортировали письма клерки в потасканных костюмах (воротнички их некогда были белыми); чадили газовые светильники на стенах, в очередях толпились и переругивались посетители. Тони устроился в углу за низким столиком с чернильницей, вставочками, несколькими телеграфными бланками на рыхлой желтой бумаге и пресс-папье с заскорузлой бархоткой – рядом с раскормленным котом, состоящим на службе ловцом почтовых крыс. Это место не пользовалось здесь популярностью, и оставалось гадать, кто же поломал все перья вставочек, если окрестная публика так не любит писать. Молодежь рабочих кварталов легче осваивала телеграфную азбуку, чем чистописание, что же до людей постарше, то они предпочитали стоять в очередях и диктовать послания родственникам через телеграфисток – со смешной гордостью и в своем праве.

Тони успел выкурить три папиросы (кот, обиженный запахом дыма, ушел – вряд ли ловить крыс, слишком уж толст и ленив был для этого), прежде чем расслышал приближение моноциклета. Рев двигателя на минуту заглушил грохот телеграфных аппаратов, байк как следует рявкнул, останавливаясь перед почтовым отделением, пыхнул паром и умолк. Тони по достоинству оценил остановку – невозможность торможения делала моноциклеты крайне опасными игрушками, несмотря на всяческие ухищрения, вроде парциального реверса (издающего кошмарный звериный рык) и анкерных кондукторов.

Через секунду Кира влетела в зал, на ходу откидывая гогглы на лоб, – спешила получить свои жалкие три шиллинга за развоз утренних газет.

– Собачье дерьмо! Легавые перегородили всю Кристиан-стрит! – оповестила она присутствующих, не дойдя до стойки.

– Тебе телеграмма, – поднял голову один из клерков.

Кира долго ковыряла телеграфную ленточку, шевеля губами и закатывая глаза, – в такие минуты с нее слетала непрошибаемая уверенность в себе и смотреть на нее было особенно приятно. Волосы цвета темной меди она никогда не прятала ни под шляпки, ни под косынки, ни даже под моноциклетный шлем, к ним неплохо подходил шарфик из медных колечек и медные нашивки на дешевой вязаной курточке, полотняных штанах и тяжелых высоких ботинках. В телеграмме было написано: «Я жду тебя за письменным столиком на Вапинг-лейн, 52».

Не менее тридцати секунд ей понадобилось, чтобы сообразить, где находится Вапинг-лэйн, 52, но, догадавшись, она просияла и наконец повернула голову к окну.

– Черт тебя дери, Тони!

Они познакомились при весьма печальных для обоих обстоятельствах, которые Кира (со свойственной ей простотой) любила вспоминать, а он – нет. Это случилось примерно год назад, на узкой улочке в районе доков, средь бела дня, – может быть, обычно эта улочка и не была пустынной, однако отряд чернорубашечников сделал ее таковой. Наверняка наглая девчонка сама напросилась на грубость, плохо представляя, с кем имеет дело, но когда Тони увидел ее в окружении молодчиков сэра Освальда, гонора у нее уже поубавилось – да что говорить, испугалась она и разревелась, хотя и утверждала потом, что вовсе не плакала, что слезы у нее лились от удара в нос, а это

не считается… Не то чтобы Тони никогда не видел, как женщин бьют кулаками по лицу. Видел, и не раз. И догадывался, что с ним будет за один только неодобрительный взгляд в сторону молодчиков. Но его веселое «Эй, ребята, вы позорите союз фашистов Великобритании» помогло девчонке сбежать. Прогноз полностью оправдался, и когда девчонка вернулась с друзьями-докерами, ей оставалось только вытирать Тони сопли и ругаться, пока ее товарищи пинками гнали чернорубашечников по улице.

– Ёксель-моксель, деушке уж низзя по улице пройтиться, шоба всякие подонки не пристали… А вы, сэр, зря сунулись, это ж суки те еще! О как наломали-то…

– О, мисс Дулитл, это только ради вас… – пробормотал Тони, сплевывая кровь на мостовую. Ее великолепный, ничем не замутненный кокни привел его в восторг: несмотря на несомненное ирландское происхождение, она родилась и выросла под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу.

– Я не Дулитл. Вы меня попутали. Я О’Нейл, Кира О’Нейл.

– Пусть будет мисс О’Нейл.

Он заночевал тогда у нее в бараке, с ее родителями, братьями и сестрами, и мать Киры была к нему очень добра – как его собственная мать когда-то. И глава семейства, О’Нейл, чем-то напоминал отца Тони. Они называли его «сэр».

Кира копила деньги на моноциклет и состояла членом коммунистической партии. Когда она в первый раз начала агитировать Тони, он хохотал до слез. Риторика была ее слабым местом, на его смех она разобиделась, и пришлось дать ей несколько уроков английского языка – чтобы она вспомнила хотя бы, как написанные буквы складывать в слова. Азбукой послужил известный манифест, начинавшийся интригующей фразой о привидении. Нет, Кира когда-то училась в школе, но это оставило в ее голове едва заметный след.

С арифметикой она тоже не ладила, Тони за секунду посчитал, сколько времени ей осталось до вожделенной покупки моноциклета: всего каких-то девяносто с небольшим лет. Моноциклеты в доках имели многие – молодые рабочие в основном, которые зарабатывали существенно больше, чем Кира. Байкеры – парни без тормозов… Тони окончательно покорил ее сердце тем, что тоже моноциклист и приезжает в доки погонять по темным улицам с ее товарищами (товарищами в самом коммунистическом смысле слова).

Он не ждал, какое действие произведет его безобидное замечание про девяносто лет, – он не понял даже, почему вдруг изменилось ее настроение. А Кира не пришла на следующий день на встречу – он примчался к ней домой, и ее мать, прикладывая палец к губам, рассказала, что глупая девчонка проревела всю ночь и теперь спит. Тони чувствовал себя негодяем, отобравшим у ребенка светлую мечту.

– Ну хочешь, я куплю тебе этот чертов байк? – Он сидел рядом с ней на кровати – и лицо ее к тому времени стало изнуренным и равнодушным. Похожим на лицо ее матери, и матери Тони, и многих, многих матерей из рабочих кварталов. В этот миг он отчетливо увидел ее будущее во всей его беспросветности.

– Нет! Не хочу! Не хочу! Мне не нужно никаких байков! – Она приподнялась на локтях, но выдохлась сразу, упала обратно на подушку и отвернулась.

– А чего ты хочешь?

– Ничё.

– Совсем?

– Совсем.

Коммунистические убеждения мешали ей пожелать богатства.

Тони не стал дарить ей моноциклет – просто давал покататься свой, и давал так часто, что себе пришлось купить новый.

Он не водил ее в картинные галереи и в оперу – только на некоторые драматические постановки, мюзиклы и в цирк. И не видел ничего странного в том, что она как губка впитывает в себя то, что принято называть культурой, что цирк ей нравится меньше, чем страсти Шекспира, – его тоже провели когда-то этим путем. Но более всего Кире полюбился мюзикл по бессмертной пьесе социалиста Шоу, она смотрела его пять раз и собиралась, по всей видимости, затвердить наизусть.