Из блокады
Шрифт:
Веронику, женщину почти молодую, и вполне симпатичную заветный талон, выданный мне Хозяином, не сильно впечатлил. На бумажку кладовщица едва посмотрела, зато меня её взгляд ощупал с ног до головы. Потом, когда она шла вдоль стеллажей, настал мой черед таращиться на плавно покачивающийся пышный зад. Не прошло и трёх минут, как я примерял обновки. Вера объяснила, что подобрала одёжку из спецхранилища - такую самые большие начальники получают. Рада бы дать лучше, да лучше не бывает. Я заикнулся, что до начальства ещё не дорос, и услышал, что здесь Вера и есть самое высокое начальство. Уж она-то разбирается, кто до чего дорос.
Неплохая одёжка. Куртка удобная, легкая, с капюшоном, и совсем не пахнет кожей. Добротные сапоги тоже сделаны весьма искусно, а новый, не ношеный, камуфляж, сохранившийся с тех ещё времён - вообще роскошь. И, что самое приятное, это богатство досталось мне практически даром.
Вырядился, как жених на свадьбу, сам на себя не могу налюбоваться. Вера одобрительно посмотрела: улыбка, искорки в глазах, значит, и ей нравится.
– Ты заходи, - пригласила Вера.
– Парень ты видный. Посидим, поговорим, чаёк попьём. Сам понимаешь - женщина я не простая, складом заведую. С такой, как я, дружить полезно. Коли подружишься, будешь как сыр в масле. Катька твоя, когда ещё вырастёт. А жизнь-то проходит. Да не красней ты, шучу я.
Может, и шутит, но с намёком. А намёки я понимаю.
– Ладно, Вера. Я очень польщён твоим приглашением.
Вера засмеялась:
– Это хорошо, что польщён...
Расстались мы довольные друг другом и в прекрасном настроении. А на улице к тому времени совсем распогодилось! Всё лето дожди, а тут - второй день солнце сияет, сейчас даже облаков нет! Я пробежался по лужам, куртка нараспашку, тёплый ветерок треплет волосы, улыбка на лице. Встречные улыбаются в ответ. Погожий день каждому в радость.
Вот и больница - Катюшка там работает, несколько дней не видел - соскучился, она же мне, как младшая сестрёнка; росли вместе, вместе играли.
Это здание: серое, хмурое, двухэтажное, построили задолго до Катастрофы. Кирпич потемнел от сырости, местами раскрошился. У основания наросла толстая подушка зелёного мха. Зато внутри тепло и сухо. Больничные палаты на втором этаже, а на первом оборудованы учебные классы. Здесь же библиотека и лаборатории, чтобы умники работали. "Работали", наверное, громко сказано. Непонятно, чем они вообще занимаются. Если честно, порой удивляюсь, за что мы их кормим? Признаю, какая-то польза от них есть. Например, ветряной генератор придумали. Молодцы, вещь нужная. Сделали бы ещё, чтобы ветер постоянно на него дул, цены бы не было такому изобретению.
Нам повезло, что в те давние времена среди заключённых оказалось несколько шибко умных людей, даже учёные были. Кого смог, Терентьев собрал в Посёлке. Я же понимаю, что прока от умников много, а вреда почти нет, и ворчу я не по-настоящему. Пенициллин, к примеру. За то, что учёные придумали, как его в наших условиях делать, можно позволить им оставшуюся жизнь ерундой страдать. Или вытяжка хмель-дурмана - без неё, вообще, никуда.
Однажды Хозяину пришло в голову, что ребятня должна получать лучшее, насколько возможно, образование. Зачем? А затем, что дети - это надежда. Хочется верить - конец человечества ещё не наступил, только ничто не говорит о том, что кроме нас на Земле остались люди. Потому нельзя утратить доставшиеся нам от прежнего мира крохи культуры и знаний. Есть разница, кто станет у истоков нового человечества - вооружённые дубинами дикари, одетые в звериные шкуры, или люди в кожаных куртках и с автоматами Калашникова? Хозяин считает, разница есть.
Вышло так, что языку меня учил настоящий писатель, математике - крупный
– на всей Земле. Честно-честно, могу и про гуморальную регуляцию рассказать, и модульное линейное неравенство решить. Жаль, никому это не интересно. Кстати, меня это тоже мало занимает.
Я шёл по длинному и почти не освещённому коридору. Еле слышно поскрипывали новые сапоги, пронзительно визжали под ними рассохшиеся половицы. И, надо же, навстречу Архип Петрович. В одной старой книжке про животных я видел на картинке журавля. Зоолог точно такой. Высокий и худющий, он шёл, забавно вскидывая голенастые ноги. На длинном носу болтались перемотанные бечёвкой, с трещиной на правом стекле, очки.
Я, бочком, бочком, хотел юркнуть в открытую дверь учебной комнаты, да куда там. Профессор меня увидел.
– А, Олег! Ты-то мне и нужен!
– закричал он, глядя поверх очков близоруко сощуренными глазами.
– Почему сразу не зашёл? Я, как узнал, что ваша группа вернулась, так и жду. Чай заварил. Фирменный. Знаю же - ты обязательно заглянешь, побалуешь рассказами. Жду, жду, а тебя нет и нет! Пойдём, буду слушать о вашем героическом походе!
Чёрта с два профессору наш поход интересен. Профессора всякая живность и растительность занимает. О том и будет спрашивать, а заодно мозги прокомпостирует умными разговорами. Но теперь от Архипа не отделаешься. Остаётся расслабиться и получить удовольствие.
– Здрасте, Архип Петрович!
– радостно сказал я.
– Ты же понимаешь - работа. Дел накопилось - уйма! Очень мне сейчас некогда. Про то, как мы сходили, Лешего расспроси. Или Антона. Этот ещё лучше расскажет! А я пойду, ладно?
– Нет-нет-нет-нет-нет!
– замахал руками Архип, и я понял, что улизнуть от профессора не получится.
– Конечно, и с этими я при случае пообщаюсь. Но мне важнее, что скажешь ты. У тебя научный склад ума. Ты не забудешь деталей, и не переврёшь.
Делать нечего, раз профессор мне доверяет, нужно это доверие оправдывать. Я-то знаю, что никакой у меня не научный ум, а самый обыкновенный - как у всех. Когда я был мальчишкой, Архип попытался привить мне любовь к обожаемой им науке вообще, и к биологии в частности. Не его вина, что занятия казались мне скучнейшим делом - учёный старался. И я старался - изо всех сил делал вид, что мне ужасно интересно. Вот и выдумал Архип всякое, мол, научный ум у мальчика, и прочие аналитические способности. Иногда казалось, что, общаясь со мной, вспоминает он о чём-то другом. Бывало, назовёт студентом, а взгляд его при этом делается, как у пса, в которого запустили сапогом - грустным и растерянным. Когда я подался в милиционеры, Архип сильно расстроился. Видно, до последнего не оставляла его надежда, что я буду млеть от восторга, изучая богатый внутренний мир очередной убитой дружинниками твари.
Хоть диван у профессора ободранный и скрипучий, зато удобный; я развалился на нём, задрав ноги на подлокотник. В руке стакан с чаем: напиток остыл и пахнет банным веником. По уверениям учёного, этот чай бодрит лучше, чем настоящий, а по мне, пусть бы профессор заваривал смородиновые листья, или, хотя бы, мяту. Может, бодрости от них никакой, только и от этого отвара не много толка. Ну, как говорится, дело вкуса. Архип уселся на табурет; непритворное любопытство на лице. Что ж, если интересно - слушай...