Из блокады
Шрифт:
Безлюдье: кому придёт в голову гулять ночью под дождём? И всё ж не перевелись любители прогулок на свежем воздухе - около ворот я разглядел едва заметные в темноте силуэты. Кажется, двое. Мне-то что за дело? Ждут кого-то, и пусть ждут.
– Братишка, табачком не богат?
– прозвучал гундосый голос.
И оба, вразвалочку, ко мне - один справа заходит, второй слева. Не дурак, понимаю, что попал на крысюковский гоп-стоп! Но в Посёлке, где мента Олега Первова каждая собака знает? Вы, наверное, перепутали, кого-то другого ждали? На всякий случай, стараясь, чтобы получилось вежливо,
– Мужики, освободи дорогу. Милиция!
– Нет, так нет. Чего ругаешься? Мы нормальные слова понимаем!
– а сами ещё на шажок приблизились. Точно, будут бить!
– Суслик, замри, - говорю, а сам затвор пистолета передёргиваю, чтобы показать: не лезьте, себе дороже выйдет.
Остановились крысюки. Хотите приключений? Сейчас...
Ох, ё... ошибочка вышла! Бить меня не собирались. Они хотели меня убить. Эти двое отвлекли, а третий сзади подобрался - в кустах сидел, что ли?
За спиной послышался звук чавкающих по грязи сапог, я дёрнулся, но обернуться не успел. Точно, везунчик я! Убийца всадил нож в набитый железом рюкзак: то ли моё движение сбило его с толка, то ли в темноте не разглядел, куда бьёт. Лезвие бандитского ножа сломалось, но толчок получился чувствительный. Я развернулся, ноги заскользили по раскисшей земле, и мне помогли рухнуть плашмя в грязь. Фонтан брызг, лицо ткнулось в мокрую траву, и пронеслась дурацкая мысль: "чёрт, куртка-то новая, на куски порву гадов!"
Приподняв голову, я увидел, что Суслик норовит удрать. Куда? Всё равно найдём! Но бежать от меня - наглость! Я кричу: "Стой, гад, стрелять буду!" Выстрел, а следом - сухой щелчок. Осечка! Так бывает - патроны старые - но почему сейчас, чёрт возьми? Ведь уйдёт!
Передёрнуть затвор я не успеваю, что-то падает мне на спину. Гундосый барачник пытается вырывать пистолет - пальцы хрустят, я рычу сквозь стиснутые зубы, но оружие не выпускаю. Капюшон сорван, горячее дыхание в затылок, чесночный перегар, тихая сдавленная брань. Кто-то хватает за волосы, тянет. Прижимаю голову к земле. Трава щекочет лицо. Вода и грязь во рту.
– Чего копаешься, кончай его!
– командуют из темноты.
– Давай сам, у меня перо сломалось, - хрипят над ухом.
Сгибаю в колене левую ногу, рука тянется к сапогу.
– Вертится, гад! Чего уставился, режь!
Дотягиваюсь. Нож на месте.
Крепкий удар по затылку. Искры из глаз, лицо вжалось в землю. Не могу вздохнуть - ноздри забила слякоть.
– Чего стоите? Помогайте!
– сипят над ухом.
Сжимаю рукоятку ножа.
– На, сука, получи!
– гундосят рядом.
Удар по рёбрам. Воздух со свистом вылетает из груди. Судорожный вдох!
Нож в руке. Бью наотмашь за спину. И ещё раз. И ещё. Лезвие без труда входит в мягкое. Хрип. Булькающий звук. На затылок льётся густое и тёплое.
Скинуть со спины тяжесть. Вскочить на ноги - чёрт, в голове стучит, колени подгибаются. Передёрнуть затвор пистолета, чтобы вылетел негодный патрон.
– Ментяра, сука, Ваську зареза-а-ал!!!
Барачник, что напал сзади, теперь лежит на боку, ноги поджаты, а руки размётаны. Двое поодаль, и патронов у меня два. Значит, промахиваться нельзя. А если снова осечка?
– Кто следующий, -
Стрелять не пришлось. Из бараков на улицу высыпали люди. Зажёгся один фонарь, за ним второй, донеслись голоса. Барачники переглянулись, отступили. Гундосый сказал:
– Живи пока. Недолго тебе осталось. За Ваську ответишь!
И оба ушли в темноту.
– Эй, стоять, - неуверенно проговорил я. Почему-то не остановились.
За барачниками я не побежал, в любом случае найду, куда они денутся? Но это потом. Сейчас для подвигов не осталось ни сил, ни желания. Зато растерянности - хоть отбавляй. Как они могли? Меня? Свои же, поселковые. Ну, хорошо, это барачники, но всё равно. Сказали бы мне час назад, что такое возможно - как бы я посмеялся!
Спрятал я нож за голенище, потрогал затылок - там набухала здоровенная шишка. Волосы слиплись от крови - то ли моей, то ли Васькиной.
Подоспели люди. Близко пока не подходят, но скоро решатся. Они ещё не сообразили, что произошло, и как на это реагировать. Лежит окровавленный труп, рядом грязный и такой же окровавленный человек размахивает пистолетом - ничего себе картинка!
– Разойдись, - закричал я отчаянно, - покинуть место преступления, живо! Работает милиция!
Сначала - тишина, потом из толпы донёсся голос Пасюкова:
– Братцы, что же делается?! Долго будем терпеть беспредел?! Сыч наших положил, теперь этот ментяра Ваську порезал! Извести нас решили, сучары!
– Пасть закрой!
– сказал я зло, но предчувствие беды хлестнуло жгучей болью по колотящему в рёбра сердцу.
– Смелый за чужими спинами прятаться? А ты сюда выйди. Один.
– Люди, - продолжал орать Пасюк из толпы.
– Сколько терпеть будем? Дождёмся, когда всех порешат? Нас же много, проучим падлу!
Неуверенный ропот. Они ещё не решились, но достаточно искры, и толпа учинит самосуд. Ощущаю, как вокруг сгущается тупая злоба. Ещё немного, и...
...наконец-то! Появился патруль, значит, жить будем! Вовремя вы, парни!
Сквозь толпу, раздвигая плечами оторопевших барачников, протиснулись Захар, Игорь и Витька.
– Не с места. Оружие на землю. Руки за голову!
Я бросил пистолет, а рот в улыбке расплылся. Пронесло...
– Ребята, это я.
Тусклый свет масляного фонаря плеснул в лицо. Глаза у Захара сделались большими-пребольшими.
– Ты?
– удивился он.
– Ну, у тебя и рожа, Первов! Красавчик! Что, вообще, происходит? Зуб доложил, ты в бараки подался, мы и забеспокоились, решили проверить. Потом выстрел услышали.
Я опустил руки. Может, на этом бы и закончились мои неприятности, но влез Пасюков:
– Товарищи начальники, что же вы творите? Этот ирод зарезал двоих, и стоит, лыбится! Всё ему нипочём. Его не защищать надо, а повесить!
– Молчать!
– заорал во всю глотку Захар.
– Олег, рассказывай!
– Вы обалдеете, ребята, - начал я.
– Такое дело... сразу и не соображу. Пойдёмте лучше в отделение.
– Не сообразит он! Чего там соображать?
– вновь заскулил Пасюк.
– Люди огонька у него спросили, хотели покурить, а он их ножом... покурили, бедолаги.