Из блокады
Шрифт:
Раньше зону огораживал забор, поверху - колючая проволока, на вышках - вооружённая охрана. Сейчас вышки перенесли на Ограду, колючкой опутали северную границу, а забор использовали для разных поселковых нужд. Одинокие ворота там же, где и прежде, но теперь они распахнуты настежь, а вокруг разросся кустарник.
Около ворот я заметил подозрительного типчика: стоит, опершись плечом на створку, дымит сигареткой, лицо капюшоном от начавшего накрапывать дождика закрыл.
– Здорово, Олег!
– помахал типчик рукой, оказалось,
– И тебе здорово!
– ответил я.
– Каким ветром занесло?
– Дело у меня к Пасюкову.
– Ого, - Сашка присвистнул.
– Если нужен - вызови к нам. Захочет - придёт. А не придёт - ещё раз вызови. Не дело это, самому в крысятник ходить - много им чести.
– Да мне задать пару вопросов.
– Ну, как хочешь. А может, вместе пойдём? Оно спокойнее будет.
– Спасибо, - искренне поблагодарил я, - справлюсь. Дельце-то пустяшное.
– Ну, как знаешь.
Серые бараки угрюмо выстроились в шеренгу. На них посмотришь - уныло становится, а жить здесь - вообще тоска. Даже пахнет это место гадко: гнилью, безнадёгой и нечистотами. На лавочке сгорбилась женщина - неопрятная и потухшая. Дуська - личность в Посёлке известная.
– Хочешь?
– угрюмо спросила она, распахнув ватник. Наружу вывалились обвисшие сморщенные груди. Ощутимо повеяло крепким перегаром.
– Отвали, Дуська, - брезгливо сказал я.
– Чё к людям клеишься? Местных не хватает?
– Козлы эти местные. Что с них толку? Измучают почём зря. Хорошо, если за выпивку. А могут и по-простому - в глаз двинуть. Козлы и голодранцы. А ты - парень другого сорта.
– Вроде не совсем глупая баба, - сказал я.
– Выпороть бы тебя, может, за ум бы взялась?
– Вот и выпори. А хочешь - отпори. Тебе как больше нравится?
– Дура, - плюнул я, и нырнул в подъезд. А вслед услышал равнодушное:
– Тоже козёл... как жить? Одни козлы вокруг!
В бараке запах крепкой махорки перешибает все прочие ароматы. Деревянные щиты разделили помещение на ячейки. Везде, где осталось свободное пространство, развешена сушиться одежда - от неё разит сопрелым тряпьём. Полумрак - на весь коридор два маленьких окошка, а в большинстве ячеек окон вообще нет. В одной из таких нор и обитает Пасюков.
В ответ на вежливый стук из-за двери проворчали: "Кого черти принесли! Заходи!" Я зашёл. Комнатка небольшая, зато через окошко в неё проникает бледный вечерний свет. В углу самодельная буржуйка - тоже, по местным понятиям роскошь. Стол, деревянная кровать, полка на стене.
Сам Пасюков разлёгся, отдыхает после трудного дня. На нём - только штаны. В одежде он казался здоровяком, сейчас видно - жирный пузан. Под седым курчавым волосом, покрывшим тело, просматривается картинная галерея - множество нехитрых синих наколок. Днём Пасюков лучился добродушием - сейчас на физиономии недовольство пополам с удивлением. Дескать, не ожидал
– Ого, кто пожаловал! Наш герой!
– Пасюков удивительно проворно для грузного человека сел на кровати.
– Чем обязан?
– Да вот, - ответил я, - шёл мимо, решил заглянуть. Уважить.
– Ну, заглянул, - проворчал Пасюков, - ну, уважил. Дальше что?
– Ничего, - я поискал глазами, куда бы присесть, и увидел в углу трёхногий табурет.
– Возьми с печки чайник, - попросил Пасюков, а сам достал с полки две кружки.
– Сейчас мы с тобой по чайку вдарим. У меня крепкий, зараза. Люблю, понимаешь, чтобы покрепче. Только сахара нет, уж извиняй.
Алюминиевые кружки вызвали некоторое сомнение: снаружи почернели от времени, а изнутри к стенкам прилип густой коричневый налёт. Я подумал, что в гостях не привередничают, и стал разливать из чайника пахучую жидкость. Пасюков следил за мной тяжёлым взглядом.
– Ты по поводу Мухомора, что ли?
– спросил он.
– Я думал, мы это дело закрыли!
– Чёрт с ним, с Мухомором, - махнул я рукой.
– Мне другое интересно. В мастерской говорят, что у тебя имеется документик, разрешающий делать ножи. Посмотреть бы.
Пасюков даже глаза вытаращил.
– Ты, Олежка, меня в эту ерунду не впутывай!
– с угрозой в голосе отчеканил он.
– Тебе же спокойнее будет! А разрешение, да, есть. На пять разделочных ножей - мы на свиноферме работаем, хрюшек режем! Поручил я это дело Мухомору, а он, понимаешь, жадный и глупый, вот и попал в историю. Как со слесарями договаривался - не знаю. Наделали они лишних инструментов, пусть и отвечают. А с Мухомора будет особо спрошено, по-нашему. Мы ему мозги-то вправим!
– Ладно, понял, - я деликатно отставил в сторону кружку с чаем. После глотка этого напитка язык онемел, будто я объелся лесной черёмухи. Уж не знаю, из чего здесь изготавливают это ядрёное пойло, но без привычки много употребить не получится.
– Извини, что побеспокоил. Кстати, насчёт разрешения - можно глянуть? Так, для порядка.
– Отчего ж нельзя?
– Пасюков насмешливо сощурил глазки.
– Где-то лежит. Здесь я, понятно, бумажек не держу. А ты, ежели такой любопытный, завтра приходи ко мне на ферму, там увидишь. Да не переживай, документ в порядке: и печать имеется, и подпись Асланяна. Всё, как положено.
Опять Асланян каким-то боком к этому делу притёрся! Хотя, кому ещё подписывать такой документ, как не завхозу?
Ничего нового я не узнал, да не очень-то и рассчитывал. Пасюков - большая рыба. По местным, барачным, меркам - акула, да и в посёлке величина заметная. Не по мне она. И ладно, на мальках отыграюсь. Уж с ними-то другой разговор выйдет, с ними обойдёмся без церемоний. Корнил, и, этот... которого Сусликом кличут. Раз я здесь, надо с ними пообщаться - чтобы второй раз не ходить!