Из блокады
Шрифт:
– Давай остановимся, - мычу я сквозь зубы.
– Продолжай!
– по Сашкиному подбородку тянется кровавая слюна.
– Другого шанса я тебе не дам!
И Зуб сумасбродно бросается в атаку. Что-то идёт не так, он понимает, что нужно решать быстрее. Безумный натиск мог бы привести к успеху, но не сейчас. Шаг влево, разворот, Сашка пролетел мимо. Я ударил меж лопаток. Мог бы всадить нож в спину, тогда бы всё закончилось, но я ударил кулаком. Дело не в жалости - причём тут это? Просто возникло звериное желание поиграть с жертвой. Мне нравится смотреть, как этот червь копошится в грязи у моих ног.
Кажется, до Зуба стало медленно доходить, что этот бой - не его.
– Доволен?
– перебарывая желание броситься и разорвать, спрашиваю я.
– Может, прекратим?
Сашка молча встаёт на ноги, он дышит неровно, он меня боится - я чувствую. Вернее - как зверь - чую.
Он больше не думает нападать. Взгляд исподлобья, в нём не только страх, но и отчаянная решимость. Знал бы ты, как я тебя ненавижу! Если бы ты мог это почувствовать, ты бы помер, мне не понадобилось бы и ножа... Я больше не человек, мои губы расползаются, обнажая оскал, из груди рвётся утробный рык. Это страшно, и этому невозможно противиться. Лес опять принял меня. Но сейчас это не тот непонятный и таинственный лес, с которым меня подружил дядя Дима. Этот лес ненавидит чужаков, что решили выбраться оттуда, где им дозволено существовать. Но я - частица леса. Чужак с ножом, хочет убить не меня, он хочет убить эту частицу. Его нужно уничтожить. Это не обсуждается, это - естественный порядок вещей. Так чувствуют тысячи звериных сознаний. Так они заставляют чувствовать меня. Сашку надо убить! Убить! Убить!
Взгляд туманит багровая пелена. Я больше не владею телом - оно живёт своей жизнью. Тот кусочек разума, что я ещё могу контролировать, затопил страх. Я до безумия испугался зверя, в которого сам же и превратился. Страх помог. Я вышвырнул из себя лес. "Всё, мне конец", заползла в голову ленивая мысль. Навалилась тяжесть. Я хрипло заглатывал воздух. Рука сжимала нож, проснулась боль в порезанной ладони. Болела пораненная грудь, болел живот, болело тело. Как было бы здорово - лечь и умереть.
Сашка пронзил меня взглядом широко распахнутых глаз. Пока он жив, но лишь пока - с такими ранами это не может продолжаться долго. Зуб попытался взмахнуть рукой с ножом, ещё надеясь достать меня, а потом его тело смирилось с неизбежностью. Нож выпал. Сашка открыл рот, собираясь что-то сказать, но рухнул на спину. Я победил...
В меня медленно, медленно, медленно, вместе с мыслями о том, что я сейчас натворил, влился ужас. Только что я, как взбесившийся зверь, растерзал человека. Значит, я могу быть и взбесившимся зверем.
На самом деле, это не я! Вернее, не совсем я... а, может, такой я, каким даже сам себя боюсь узнать. Но откуда взялось чувство, что из Сашиной израненной груди, перемешавшись с его кровью, по капле вытекает моя жизнь? Ладно, осмыслим произошедшее потом, а сейчас... что-то я недоделал. Что-то важное, ради чего это и затевалось. Ах, да...
Катя. Что-то в её взгляде... испуг? Ты не бойся, я хороший. Добрый-предобрый... правда-правда.
Барачники смотрят, как я, неуверенно загребая сапогами по грязи, ковыляю к ним. Они отпустили Катю, и та осела на землю.
– Видели?
– спросил я.
Они кивнули.
– Всё было честно?
Снова кивнули. Попробовали бы возразить; нож, вот он, намекающе
– Приз мой?
Опять кивнули. Если нож для них не аргумент, то высыпавшие на крыльцо дружинники с автоматами должны подсказать, что пора отсюда убираться. И пасюки попятились.
Я опустился на колени рядом с Катей, она попыталась отползти. Не бойся, глупенькая. Это я с врагами суров...
Осторожно, боясь причинить девочке боль, я перерезал верёвки на её запястьях, убрал мокрые пряди волос с её лица. Катя отстранилась. Я ощутил, как напружинилось, готовое при любом резком движении отпрянуть, тело. Прошла одна тревожная минута, потом вторая, и Катя затряслась в прорвавшихся, наконец, рыданиях, её холодные и мокрые ладошки вцепились в меня. Натерпелась, девочка! Ну, подождите, и за это вам будет предъявлено!
– Больше никто тебя не посмеет обидеть, - неловко утешал я.
– Ты весь в крови, - давясь всхлипами, сказала Катя.
– Ерунда.
Мы встали и пошли. Ноги заплетались. Все до единой мышцы стонали от боли.
– Не упади. Держись за меня, - велела Катя.
– Знаешь, - пробормотал я, - я принёс тебе шоколадку. Самую настоящую.
– Правда?
– кажется, она улыбнулась.
– Что это такое?
– Извини, - вспомнил я.
– Шоколадки нет. Извини. Но я знаю, где можно взять ещё. Я схожу, принесу тебе плитку. А лучше ящик. Ты каждый день будешь есть шоколадки.
– Хорошо, - сказала она, - спасибо! Осторожно, здесь ступеньки.
Я стал валиться, кто-то, кажется, Ольга, подставила плечо. Потом меня подхватили крепкие мужские руки.
– Что с ним?
– спросил Степан.
– Бредит, - ответила Катя.
И всё...
* * *
Я чувствую все свои когти, клыки, жала, щупальца, рога!
Охота получилась успешной; стая загнала добычу, жертва больше не сопротивляется. Если тебе выпало стать едой - смирись. При чём тут сострадание и жестокосердие? Это - всего лишь естественный порядок вещей. Но... что-то не так. Беспокойство. Откуда-то расползается непонятная злоба. Чужаки покинули логово. В этот раз их очень много. Как рана гноем, они сочатся ненавистью и страхом. Отравили себя, отравляют мир. Место им за стеной из мёртвых деревьев, которые они сами вокруг себя посадили. Пусть там и гниют заживо. Здесь чужая территория, они должны уйти, иначе будет неправильный порядок вещей... Вожак, крупный зверь с рыжей подпалиной на боку, задрал морду, и хрипло завыл. Одна охота закончилась, начинается другая. Волки развернулись, и потрусили туда, где собрались чужаки...
От самки вкусно пахнет. Догнать, исполнить брачный танец, тяпнуть за ухо - так должны поступать здоровые молодые самцы. Но что-то мешает. Этому невозможно противиться. Этот зов сильнее зова плоти. Нужно устранить причину беспокойства. Когда вернётся естественный порядок вещей, вернётся и время для самок....
Головой раздвигая комья земли, заглатывая чернозём, продавливая сквозь себя, переваривая, выделяя густую вонючую слизь и едкий кал, туда, откуда исходит беспокойство. У существа одна цель - сожрать чужаков. В этом естественный порядок вещей...