Из грязи в князи
Шрифт:
Иногда посреди детского побоища Галерий вдруг замирал, как будто кожей ощущая мягкий одобрительно-покровительственный и проникновенный взгляд свыше. Эти моменты особо любили его неприятели, они тут же сваливали соперника наземь и со всей пацанской мочи пинали лежачего куда ни попадя, даже в пах. В эти же мгновения рецепторы его тела и фибры души снова и снова ощущали и чуяли присутствие рядом некой фешенебельной, но доброй, свойской, невысокомерной Божественной дамы. Она лишь уголками губ улыбалась улыбкой Джоконды времён грядущего Возрождения.
«Кто ты? Может, гостья из будущего?» – пугался Галерий собственных озарений и креатива.
– Это Юнона-Гера, сестра и жена великого Юпитера-Зевса! Они парой восседают на троне горы Олимп и правят миром, – объясняла ему мать по имени Р'oмула вечером, когда он, побитый,
Часто проснувшись среди ночи, Галерий убегал к озеру или роднику послушать шелест воды и свирель Фавна, поглядывая при этом на луну в попытке отыскать в небесах абрис божественной Юноны: «Она как мама, она видит, слышит, понимает и любит меня, другой такой Богини нет!» И вместе с растворившимся сном чувствовал в себе пробуждающуюся жажду посидеть на троне владык-олимпийцев, хотя бы земных: отроческие и подростковые грёзы, образы грядущего в пограничье между сном и явью.
– Выпей этого волшебного напитка, – шептал Фавн, протягивая ему наполненный до краёв кубок из золота, инкрустированный драгоценными каменьями: алмазами, изумрудами и рубинами. – Только не подумай, что это земной энергетический напиток по рецептам химиков-алхимиков. Это нектар. Никто из смертных не ведает, из чего он приготовлен. И тебе я тоже не открою состава, пусть будет пока тайной, как имя моей камышовой нимфы-свирели. Мы, Боги, пьём нектар в чертогах скалистого Олимпа. Да и в других местах тоже пьём, чего уж там лукавить. Но мы не пьяницы и не алкоголики, не смей так думать! Выпей, не стесняйся! Хотя бы пару глотков. Не погнушайся, если не в смущении дело. После этого я снова поиграю тебе на моей камышовой свирели, и ночь приобретёт новые радужные краски, которых ты прежде не видывал. Ты сможешь увидеть даже пятьдесят оттенков серого. Ирида тебе в помощь! Вкуси божественного нектара и моей волшебной музыки, они сольются в тебе едино и неделимо. Ты же истинный римлянин, ромей, иллириец, ариец!
Галерий, как будто ничего не слышал, бестолковый, но с собой у него всегда наготове был припасён сокрытый от взоров строгой родительницы бутылёк с вином, наполовину разведенным с родниковой водой. Он видел сто оттенков пурпура и багрянца в один и два шоколадных слоя, серость буден его не прельщала, и даже радуга Ириды казалась теперь блёклой и скучной.
– Как ты можешь наслаждаться этой кислой и отвратительной гадостью, творением смертных рук человеческих, когда я предлагаю тебе небесный нектар Богов? – то ли незлобиво удивлялся, то ли обижался Фавн. – Так ты никогда не увидишь и не прочувствуешь многоцветья Вселенной, которое вижу и чувствую я. Не будь столь материалистичен, вкуси метафизики! Эх, не избежать тебе участи рогуля-солдафона! Не догнать тебе бешеной тройки, запряжённой в карету-колесницу, хоть мы с тобой и братья по отцу!
Зарядившись прохладной ночной энергетикой природы, Богов и хмельного виноградного напитка, юный пастух возвращался в материнскую хибару, на цыпочках прокрадывался к своему лежбищу, распластывал своё измотанное тело в горизонтальное положение, смыкал веки и моментально на час-другой-третий забывался, погружаясь в объятия Морфея, Бога сновидений и грёз: здоровый организм не чувствовал недосыпов. Всю ночь ему на своей дудочке-свирели наигрывал Фавн: то грустные, то весёлые мелодии – то опять были грёзы подсознания. С утра, когда вставала из мрака младая с перстами пурпурными Аврора-Эос, жизнь каждый раз начиналась заново, как равнинная река, протекая в другой час, но в том же русле и не выходя из берегов. Романтически-жестокая серая обыденность, без оттенков. Может, согласиться на радугу Ириды?
Пастбищные драки с пацанами закалили характер мальца и юнца: задиристые подростки часто воровали его ягнят, крепко и не по-детски били ему морду и защемляли пенис, отчего Скотовод стал вынослив и так дик нравом, что позже, когда река превратилась в горную, вспенилась, взбурлилась, вышла из берегов и её русло изменило свои черты, по всему Великому Риму пошёл слух, будто его мать непорочным зачатием родила своего Арментария от Дракона. Галерий никогда такую трактовку не опровергал, а всячески поощрял распространение небылиц, однако не озаботился поисками своего Гомера, или хотя бы Гесиода, или Вергилия, поэтому быль не
– Матушка моя увидела свет на берегу Дуная в Дакии, – говаривал Арментарий впоследствии, когда назвал Ромулианским местечко её рождения и пожаловал ей там статус жрицы вкупе с роскошным Храмом-новоделом, проложив к нему широкую и ясную дорогу чужой грудью, чужими жизнями. – Мой папа тоже был самых честных правил, однако я его не помню, ибо он, как будто не в шутку, занемог и сразу улетел, хотя и обещал вернуться. Но это была не хворь. Боги не знают болезней и смерти до тех пор, пока не превратятся в архивную пыль и тишь библиотек. Он ушёл от нас в небо по своим Божественным делам, у него море дел, все ратные и всех невпроворот. Всяк сущий язык об этом знает и без моих подсказок. Любите ли вы Дракона, как люблю его я? Да и знаете ли вы все, кто таков был этот Дракон? Это не просто дракон, а Бог войны Марс, принявший его образ! Помните ли вы, что Марс был отцом Ромула, основателя Рима? А маму мою тоже зовут Ромулой. Думаете, это просто совпадение? Нет, это неспроста, это тайный знак свыше, метка, маркер! Тут глубокий подтекст и контекст! Но я поднатужился и расшифровал божественный сигнал. Родив сына Ромула, Марс возжелал сына от Ромулы! Вот откуда моё тайное и великое сакральное происхождение! Я сын Бога войны! Всё тайное становится явным, не смею утаивать шило в мешке, Родина должна знать своих героев в лицо! От героев былых времён не осталось порой имён, но имена Бога Марса и его сына Галерия останутся во веки веков! Благодарными современниками и потомками будут отлиты в граните! Аминь!
Мать Арментария была из семьи давно романизированых варваров (а потому святее папы Римского – маньячкой-язычницей) и на короткое время до нового отвоевания покинула места своего рождения, едва унеся ноги от охочего до забав дикого племени карпов, успев, однако, буквально под мышку прихватить с собой кровинушку. Собственно говоря, вовремя она унесла ноги или нет, с кровинушкой или пустая – этого достоверно никто не ведал, ибо живых свидетелей не осталось, а о чудесном спасении все знали только с её собственных слов.
Отец-крестьянин затерялся в веках безымянным, если не учитывать того непреложного и верифицированного факта, что он, безусловно, был Марсом-Драконом, подарившим при зачатии своего отпрыска божественную и сакральную искру всему римско-античному миру: из искры возгорится пламя костров и гонений, когда поросёночек вырастет и превратится в кабанистое животное.
Сама Иллирия, тоже романизированная до мозга костей, несколько десятилетий подряд являлась прямым поставщиком живого легионерского мяса для войн и императоров Римской империи III–IV веков нашей эры: Иллирия– мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни! В коренных италиках, в этих до неразличимости переметисившихся меж собой латинах, этрусках, сабинах-сабинянах, умбрах, эквах и вольсках, пассионарность практически угасла, сошла на нет: изнежились и обленились, не платя налогов, живя на чужих харчах и довольствуясь раздачей хлеба и зрелищами. Теперь в Риме пассионарила Иллирия, она же порождала харизматиков.
Иллирия – вот сегодня мать порядка, римского, где нет места анархии и синдикализму, откуда чеканным шагом, как из волшебного ящика иллюзиониста, когорта за когортой выходили новобранцы-легионеры! Провинция источала пурпурный огонь, адское пламя, багрянец. Отсюда и Галерий, бросив на произвол судьбы тяжёлый крестьянский труд, завербовался в солдаты и пошёл мочить в сортирах врагов тысячелетней державы. И в надежде когда-нибудь стать Нацлидером Римского царства-государства, раскинувшегося на двух материках, но в трёх частях света: надежды юношей питают, а цель оправдывает средства.