Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая
Шрифт:
Гэ Хун происходил из старинного знатного рода, но когда тринадцати лет он лишился отца, бедность стала уделом его семьи. В своем послесловии к «Бао Пу-цзы» автор пишет о лишениях юности, может быть несколько преувеличивая их: мы узнаем, что ему приходилось страдать от голода и холода, самому пахать землю, вставать при звездах, писать при лучине, рубить и продавать дрова, чтобы купить бумагу и кисти. Да еще бесконечные нашествия солдат, грабивших жителей и сжигавших их дома, утрата драгоценного семейного наследия — старинных книг... С большими трудами и не сразу удалось будущему мыслителю овладеть необходимой книжной премудростью. Правда, уже в юные годы мысль Гэ Хуна шла не только проторенными путями конфуцианской учености, но — не без влияния семейных традиций — пыталась проникнуть и в тайные
«Я в молодости полюбил искусство магии и предпринял путешествие, чтобы спрашивать об учении у знающих людей и учиться у них,— пишет Гэ Хун.— Я не боялся больших расстояний и всякий раз бывал рад, когда слышал нечто необычное. Хотя порой я встречал насмешки и хулу, они меня не огорчали. Я знал, что будущее не сравнится с нынешним днем.
Поэтому я написал это сочинение, чтобы открыть то, что знаю... Я хочу, чтобы этот труд стал известен потомкам, и верю, что он в конце концов распространится по свету». Однако он считал, что истинное знание доступно не каждому. «Ведь даже расцвет Ян не может заставить цвести прах и гниль. Даже наивысшая мудрость не сможет исправить низких и глупых. Книги передаются лишь понимающими, дела ценятся только знающими. А простой крестьянин будет алым ритуальным луком прогонять птиц с полей, южные варвары станут в ритуальном облачении собирать хворост»,— эти вещи не для них.
Гэ Хун интересовался так называемой внутренней алхимией, в процессе которой многократно проходящий по каналам человеческого тела жизненный эфир в конце концов претерпевает нужные превращения и сообщает телу бессмертие. Но, подобно другим средневековым алхимикам, всему прочему он предпочитал транс мутации золота и ртути, видя в них высший путь обретения бессмертия. Причем все это не обходилось без «призывания духов Неба и демонов Земли» — китайская алхимия сохраняла все атрибуты «тайных наук». Легенды утверждают, что Гэ Хуну не удалось вознестись на небеса, однако, благодаря приобретенному искусству, смерти он избежал. Все это, естественно, относится уже к области народной фантазии. Нам же он интересен тем, что оставил огромное философско-литературное наследие, не полностью сохранившееся, но сконцентрировавшее в себе богатейшую даосскую философию своего времени. О многом мы никогда не узнали бы, не будь Г э Хуна — например, о замечательном философе Бао Цзинъяне, о котором читатель прочтет в одной из «внешних», «профанических» глав «Бао Пу-цзы».
Трактат «Бао Пу-цзы» никогда не переводился у нас раньше, фрагменты, публикуемые в переводе Е. А. Торчинова,— это первая попытка заполнить пробел. А с увлекательными, мастерски написанными Гэ Хуном «Жизнеописаниями святых и бессмертных», в которых автор видит жизнь как постоянное чудо, читатель может познакомиться в сборнике «Пурпурная яшма» (М., Художественная литература, 1980, с. 87—132).
***
ИЗ ГЛАВЫ «ОПРОВЕРГАЮ БАО ЦЗИНЬЯНЯ»
Господин Бао, по имени Цзиньянь, любит сочинения Лао-цзы и Чжуан-цзы и весьма сведущ в искусстве красноречия. Он считает, что древние превосходили современных людей, так как у них не было государей. В его произведении мы читаем: «Конфуцианцы говорят: «Небо породило народ, а затем насадило государей». Державное Небо или же люди, заинтересованные в таком положении вещей, произносят подобного рода речи? Известно ведь: сильные подчиняют себе слабых — и слабые покоряются им, а мудрые обманывают глупых — и глупые служат им. Потому и возник путь государей и подданных и оказался управляемым лишенный мощи народ. Стало быть, господство и подчинение возникают из борьбы между могущественными и слабыми и из противостояния мудрых и глупых. И синее Небо не имеет к этому никакого отношения.
Если ободрать коричное дерево и срезать кору с лакового, то это не пойдет им на пользу. Если вырвать перья у фазана и лишить зимородка его красы, то это вряд ли будет приятно птицам. Природе лошади противно понуждение ее уздою и удилами, и ярмо, взваленное на буйвола, отнюдь не доставляет ему радости. Сила, противостоящая истине, порождает ложь. Подрывать корни жизни ради бесполезных
Когда в Поднебесной смута — появляются «гуманность и справедливость»; когда шесть родственников не пребывают в согласии — появляются «сыновняя почтительность и материнская любовь». Прежде, в древние времена, не было ни государей, ни подданных. Люди рыли колодцы и пили из них, возделывали поля и тем добывали себе пропитание; солнце вставало — шли работать, солнце садилось — отдыхали. Лишенные оков и оружия, они никого не боялись и не ведали ни славы, ни позора. В горах не было троп, в реках — лодок, потоки и долины были неизведанны, люди не объединялись и военных походов не замышляли.
Гнезда на деревьях не разорялись, глубокие водоемы не иссякали. Фениксы гнездились прямо во дворах людских жилищ. Драконы и цилини стаями бродили в садах и обитали в водоемах. На голодного тигра можно было наступить, ядовитую змею взять в руки. Когда люди переходили вброд реку, чайки даже не взлетали, а когда входили в леса, зайцы и лисы не пугались. Сила и выгода не применялись, городские стены не строились, мириады вещей покоились в сокровенном единении, и все пребывало в Дао-Пути. Моры и поветрия не распространялись, и люди доживали до преклонных лет. Они были чисты, и хитрость не рождалась в их сердцах. Они находили себе пропитание и жили в мире, насыщались и путешествовали. Их речи не были цветисты, поступки не были порочны. Разве можно было тогда отнять у народа его богатства или бесчинствовать, расставляя капканы и ловушки?
Когда эта эпоха пришла в упадок, появились знания и мудрость, прибегающие к искусным уловкам. Дао-Путь и Дэ-Благодать оказались отброшены, а почтение и презрение обрели свой порядок. Живущие в роскоши и изобилии еще более возвысились, а неимущие потеряли и последнюю свою выгоду.
Появляются чиновничьи пояса, шапки и императорские ритуальные шелковые одежды для почитания Неба и Земли. Сооружаются дворцы, касающиеся небес, строятся здания с киноварно-красными и зелеными балками и перекладинами, стоящие в тени утунов и платанов. Богачи самозабвенно копят драгоценности и собирают извлекающийся из бездн морской пучины жемчуг. Что до яшмы — то ее у них так же много, как деревьев в лесу, но все же мало, чтобы насытить их алчность; и горы собранного ими золота не в состоянии покрыть их мотовство. Предаваясь в опустошенных ими землях разврату и беззакониям, они восстают против Великого Начала. Умножая излишества, все дальше уходят от дней предков и отворачиваются от первозданной простоты.
Не возвышай они «мудрецов» — не восставал бы народ против «славы»; не накопи знать огромных богатств — не появились бы воры и разбойники. Ведь от одного взгляда на желанные вещи доброе сердце приходит в смятение, а когда душевные силы направлены на получение выгоды, человек вступает на стезю бесчинств и насилий. Создание изощренного оружия влечет новые войны и сражения. И вот уж все обеспокоены, что старые самострелы бессильны будут в битве, броня уступит в крепости, копья не принесут былой пользы, а щиты окажутся недостаточно прочными для оружия противника. Не будь бесчинств и насилий — не понадобилось бы оружие. Если белый нефрит не обработать — можно ли из него сделать скипетр? Если б не были отброшены Дао-Путь и Дэ-Благодать — могли бы появиться «гуманность и справедливость»?
С тех пор как разделился народ на государей и подданных, он все больше страдает от растущего зла и своеволия властей, пытающихся сломить его колодками и наручниками, хотя он и так томится и мучается в грязи и угольной пыли. Укрощать народ ритуалом, «исправлять» его казнями — все равно что выпустить на свободу половодье Небесного источника и, оказавшись на пути потока, всю мощь которого нельзя даже и представить, попытаться преградить ему путь горсточкой плодородной земли!»
Бао Пу-цзы отвечает на это: «Лишь только услышал я незрелые и темные речи его, как сразу же замыслил их опровергнуть.