Из круга женского: Стихотворения, эссе

Герцык Аделаида Казимировна

Социальные опыты Рёскина, как это видно даже из нашего беглого очерка, сами по себе не могут считаться безуспешными, но, конечно, они не разрешают социальные проблемы, выдвинутые им.

Рёскин сознает это и прибегает, как к вспомогательной мере, к воздержанию богатых. Это воздержание богатых, не дающее накопляться имуществу в немногих руках, по мнению Рёскина, должно явиться необходимым следствием ясного представления у богатых о том, в чем именно заключается «социальный» долг человека. Если бы фабрикант или купец, — говорит он, — понимал свои общественные обязанности так же ясно, как солдат, защищающий свою родину, он бы знал, что и у него есть случаи, когда он должен жертвовать собой, он бы знал, что он обязан скорее поступиться собственным богатством, чем разорять своих конкурентов или сбавлять плату своим рабочим. Всякая светская женщина, пользующаяся трудом известного числа портних, чтобы сделать несколько воланов для своего бального платья, которое послужит только ей одной, и то только на один вечер, поступает эгоистично.

Если б она употребила это же количество рабочих рук, чтобы сделать известное число простых и теплых платьев, из которых одно носила бы сама, а остальные раздала бы бедным женщинам, нуждающимся в них, — она бы поступила человечно. В обоих случаях работой занято одно и то же количество портных, но в одном случае работа идет на служение многим, а в другом — на удовлетворение потребностей только одной женщины. Если бы какой-нибудь богач-самодур, вместо того чтобы заказывать свой портрет во весь рост и платить за это сумасшедшие деньги, заплатил ту же сумму великому художнику для того, чтобы он написал историческую или религиозную картину и поместил бы ее там, где рабочие и крестьяне могли бы постоянно видеть ее, — он бы доставил им глубокое эстетическое наслаждение и разумно употребил бы свои деньги. Таких примеров воздержания богатых людей и разумной траты денег Рёскин приводит множество и на основании этих примеров считает возможным допустить, что укрепление в людях ясного сознания своего социального долга одно могло бы уничтожить резкость имущественных различий.

Хотя экономические теории Рёскина не отличаются убедительностью, однако они сильно заинтересовали английское общество и в значительной мере определили собою направление таких видных деятелей, каким был, например, известный поэт-обойщик и ремесленник — Вильям Моррис.

Всюду Рёскин вносит свою эстетическую точку зрения. «Надо с детства развивать в людях восхищение перед природой, — говорит он, — ученик должен бы рисовать голову и крылья реполова, а не изучать строение его желудка, не проникать в тайники природы, а любоваться внешними формами и радоваться на них. Это единственный способ быть счастливым. Восхищаясь чем-нибудь, человек забывает, прощает, верит».

«Чтобы наслаждаться эстетической жизнью, нужно очень немногое, по мнению Рёскина, — замечает Сизеранн, — пусть только человек видит и понимает все прекрасное, что есть перед его глазами. Если он встречает прекрасную женщину — он будет любоваться ее красотой, если она некрасива — он будет любить ее улыбку, если она не улыбается — он будет размышлять о ее благородстве и духовной жизни… Если хоть одна нота останется в его лютне — он будет любить эту ноту, и если окно его будет так мало, что по ночам из него видна только одна звезда, — он будет восхищаться этой звездой и, преследуя красоту, которая кроется во всем, он везде сумеет найти и создать себе счастье».

Таковы, в общих чертах, идеи знаменитого эстетика. Сизеранн не только заинтересован ими, но и заявляет себя их горячим сторонником и пропагандистом, рисуя нам наивно-идеалистическую картину рёскинианского будущего. Тогда не будет железных дорог, и люди будут ходить пешком, любуясь пейзажами и наслаждаясь чистым воздухом; богачи будут жертвовать много денег на устройство музеев для народа; все свадьбы будут совершаться в один день в году, как это было в Венеции в X веке, причем всем неимущим, вступающим в брак, государство будет выдавать известное содержание в течение семи лет, а у богатых новоженов в течение тех же лет будут удерживать их доходы, чтобы на их долю приходилось не больше, чем бедным, — и таким образом, все вновь основанные семьи будут начинать жизнь в одинаковых условиях; развлекаться люди будут на бесхитростных, но колоритных празднествах, среди природы; знания, музыка и поэзия достигнут высокого процветания; дети будут учиться петь и плясать… Художественно построенные дома, художественно отчеканенные монеты — все кругом будет живой, говорящей книгой и т. д. «Рёскин не говорит, что это возможно; он лишь считает это необходимым, — замечает Сизеранн, — трудиться, любить восхищаться — пусть в этом проходит вся жизнь».

«Не будем ждать другой награды и от земли, кроме покоя, который она нам даст!» — убеждает Рёскин своих многочисленных читателей.

Любовь к природе у него основной мотив. Она красит его жизнь, диктует ему его мысли и определяет его поступки, она сложила каждую черту его характера, она была огнем, освещавшим и направлявшим его.

Как обо всех выдающихся людях, о Рёскине уже ходят легенды. Одна из них рассказывает, что однажды ночью, в Риме, ему приснилось, что он причислен к великому францисканскому братству, — и на следующий день, когда он поднимался по лестнице Пинчио, встреченный им нищий, в благодарность за подаяние, подарил ему драгоценную реликвию — кусочек коричневого сукна от одежды св. Франциска. Рёскина поразило это совпадение, и он отправился на поклонение Франциску Ассизскому. «Он не мог избрать себе лучшего патрона, — говорит Сизеранн, — подобно св. Франциску он творил чудеса. Правда, птиц он не научил внимать своей философии, но зато научил этому светских женщин, что, быть может, гораздо труднее. Он не заставил розы цвести в снегу, но зато вложил в холодные британские души ту искру энтузиазма, которую мы теперь с изумлением встречаем в них»…

Ради этого-то «энтузиазма» мы и воспользовались книжкой Сизеранна для беглого

обзора оригинальных, но часто прямо детских взглядов, разбросанных в многочисленных произведениях Рёскина.

Дети в произведениях Ибсена

Ибсен принадлежал к числу писателей, о которых не может установиться определенного общепризнанного мнения. О нем существует множество разногласий, у него столько же почитателей, как и врагов. Это объясняется тем, что в его творчество входят самые различные элементы, и все они достигают у него своего крайнего проявления; моралист и упрямый обличитель, поэт, психолог и символист нестройно соединились в одном лице. Негодующий, сухой голос моралиста иногда настойчиво заглушает протест со стороны художника; вдохновение поэта подчас пробивается страстным порывом необузданной фантазии и доходит до горячечного бреда, вопреки рассудку и во вред замыслу.

Из будничной действительности, населенной реальными лицами, мы попадаем в мистический мир, полный суеверий, сталкиваемся с загадочными, необъяснимыми существами. Часто читатель, охлажденный его доктринерским, морализующим тоном, смущенный неясными, затемняющими действие символами, произносит свое окончательное резкое суждение об Ибсене, не желая видеть за этим всегда оригинального, целомудренного борца за правду, поэта, одаренного могучей фантазией, способной на возвышенный, смелый полет, одинаково прекрасно передающего и дикую волю человека, и таинственно-нежное движение его души, не хотят видеть, наконец, чуткого психолога, проникающего в самую глубь человеческого сердца. И все эти качества отмечены независимым, своеобразным творчеством, на всем лежит печать его индивидуальности, его дерзкого, подчас неуклюжего, но всегда свободного ума. Тот, кто не признает смешения реальной жизни с фантазией, кому не понятно слияние мистического и будничного элементов, первые и страстные порывы среди житейской прозы, тот да простит Ибсену его не всегда ясные образы за те страницы, в которых торжествует ярко реалистическое творчество, за уверенность и простоту действия, за изумительно тонкий психологический анализ! Ему одинаково открыты все человеческие души: с непримиримой злобой проникает он в эгоистично-трусливые мысли мелкого, пошлого буржуазного люда, смело врывается в гордые замыслы одиноких, титанических натур, открывает перед нами самые сложные движения женского сердца, с любовью и бережно касается тончайших струн детской души.

Ничто не заставляет нас так задумываться над внутренним миром детей, как произведения великих писателей, сумевших жизненно воспроизвести их и художественно осветить их интимную жизнь. Если они и не говорят нам ничего нового и только отражают действительность со всеми ее темными сторонами, то их великая заслуга уже в том, что они многое уясняют нам своим рельефным изображением среды и условий жизни, влияющих на ребенка. Среди таких писателей Ибсен занимает выдающееся место, и в литературе, посвященной детской жизни, его произведения являются ценным вкладом.

Эти дети Ибсена, о которых будет речь в настоящем очерке, совершенно лишены той загадочности и того символизма, которые дразнят нашу мысль в других его действующих лицах и смущают читателя своей неопределенностью, открывая ему слишком широкую сферу толкования. Они, подобно диккенсовским детям, трогают и умиляют нас, заставляют сочувственно вглядываться и вдумываться в их жизнь. Они почти всегда являются жертвами жизненных обстоятельств. Эгоизм родителей, отсутствие любви, ненормальные условия безжалостно давят и уничтожают их. Взрослые заняты своими личными счетами, стремятся к разным целям, ссорятся, оскорбляют друг друга; мрачно развертывается картина их столкновений, и рядом с этим растут ни в чем не повинные, недоумевающие дети, о которых все забывают и которых опрокидывает эта непонятная волна человеческих страстей. Один спешит со своими злобными обличениями и, не останавливаясь ни перед чем, шагает через препятствия, среди которых находятся и дети, другой, не задумываясь, срывает свое оскорбленное чувство на ребенке, и со страниц ибсеновских драм из-за множества угрожающих, пошлых и загадочных лиц на нас смотрят испуганные, грустные детские глаза, полные немого вопроса… На некоторых детских типах, представляющих глубокий психологический интерес (как Гильда Вангель и Гедвиг Экдаль), Ибсен останавливается с особой любовью и своим тонким анализом освещает их характеры с совершенно новой стороны. Другие у него очерчены более поверхностно, беглыми штрихами, и он пользуется ими скорее как орудием, благодаря которому ярче выступает безнравственность окружающих их взрослых людей. И в тех драмах, где, хотя молча, присутствуют дети, обвинения против современного строя жизни, накипевшие в душе Ибсена, выливаются с особенной страстью и звучат красноречивее.

Остановимся прежде всего на одной из позднейших его пьес, носящей название героя — «маленького Эйольфа». Перед нами открывается простая безотрадная история детской жизни, загубленной эгоизмом и бессердечием родителей.

Бедный литератор Альмерс, принужденный давать уроки ради своего существования, женится на богатой, прекрасной Рите, частью чтоб положить конец своей нужде, отчасти же сильно увлеченный ее волнующей, беспокойной красотой. Через год у них родится мальчик. Но страсть заставляет их забывать о ребенке, и однажды Рита оставляет его заснувшим на столе и увлекает своего мужа в соседнюю комнату, где, среди ласк, объятий и поцелуев, они совершенно забывают о нем.