Из любви к искусству

Норлин Илонвэ

Быстро поймав кураж, он углубился в уже знакомые рассуждения о полезной пище, способствующей умственной и физической деятельности, в порицания ненормированного питания и ярое осуждение голодного творческого запоя.

— …Я это всем своим ученикам говорю! Правда, не все прислушиваются. Вот взять хотя бы Куруфинвэ…

— Кстати, я видела его сегодня. Но он не соизволил передать тебе привета, — вклинилась Нэрданель, решив, что отцовские излияния надо аккуратно прервать.

— Ничего страшного, — отмахнулся Махтано, он во всем был снисходителен к любимому ученику. — Зайдет на днях. Нам надо кое-что обсудить…

И Махтано снова переключился на свое — теперь уже на рассказ о сегодняшних

и будущих лекциях и семинарах.

Все время до самого чая они провели в гостиной, обсуждая прошедший день и строя нехитрые планы на завтра. Нэрданель по большей части слушала и кивала, размышляя, а потом сходила в студию за альбомом и карандашами и принялась делать наброски. Смутный зуд, вызванный сегодняшними событиями и разговорами, требовал чего-то — какой-то новой интересной и перспективной работы, идеи. Нужна была эта идея… Нэрданель в задумчивости пыталась нащупать ее, покрывая страницу альбома зарисовками — лицами отца, матери, Ториэль и, наконец, Финдис.

«А что, — подумала она, рассматривая скопление белокурых головок — улыбающихся, задумчивых, пойманных на полуслове, удивленных, внимательно слушающих, — можно попробовать».

Написать полноценный портрет принцессы маслом на холсте — это казалось стоящей задачей. Она знает Финдис, ее характер, она видела другие ее портреты, написанные признанными мастерами. Она должна попробовать сделать по-своему, почерпнув что-то в образцах, но не пытаться копировать их — то, о чем говорил отец, но чего у нее упорно не получалось.

Наутро она поднялась рано, плотно — опять же по совету отца — позавтракала и заперлась в студии. Матери было строго настрого запрещено отвлекать, и та нехотя, но согласилась. Прежде чем взяться за холст и уголь, предстояло определиться с позой, ракурсом, выражением лица. Нэрданель изрисовала еще несколько листов маленькими набросками, затем большими, пока не выбрала — пойманная вполоборота Финдис оглядывалась на зрителя, словно окликнутая им. Губы слегка приоткрыты, глаза открыты широко, а рука непроизвольно тянется к обманчиво небрежно подколотым волосам. Это было естественное движение и естественное выражение лица, которое Нэрданель подметила во время их прогулки по «дикому» саду. Она часто подмечала так позы, гримасы, интересные тени на лицах, словно запечатлевая их в памяти, и потом мысленно перебирала, будто листала альбом.

На угольный набросок ушел чуть ли не весь оставшийся день, но в конечном итоге она его отвергла. Потребовалось еще время, и к тому моменту, когда пора было опомниться и спуститься в гостиную, с холста строго и величественно смотрела другая Финдис — принцесса в высоком кресле с крупными локонами на плечах и тяжелой драпировкой за спиной. Примерно такой ее рисовала Нэрданель в библиотеке, и на полноценном портрете именно такой она смотрелась бы правильнее и привычнее. На следующий день Нэрданель продолжила, и на следующий тоже. Нинквэтиль относилась к этому творческому порыву с молчаливым осуждением, а явно поставленный ею в известность Махтано при каждом удобном случае норовил пуститься все в те же разглагольствования о порядке, распорядке и правильном питании. Он всегда был рационален и последователен в суждениях. Нэрданель не слушала его с очень внимательным видом.

Проблема красок озаботила ее уже с момента начала работы над портретом. Собственно, эта проблема возникала из раза в раз: она садилась писать, делала основу — неизменно хорошую, удовлетворяющую — а затем все портила. И дело было не в скверной технике или безвкусных сочетаниях цветов. Нет. Что-то происходило с лицами, живыми и выразительными в монохромности, когда цвет загадочным образом будто бы крал у них жизнь,

превращая в плоские яркие картинки.

Отец возражал:

— Ты сочиняешь. То есть, конечно, замечательно, что в тебе есть критическая жилка, далеко не каждый мастер способен трезво оценить свою работу и не впасть в самолюбование. Вот например… Впрочем, не о нем. Посмотри, как хорошо ты делаешь переходы цветов, какой естественный здесь тон кожи, какие сочные блики…

Отец всегда ее хвалил, мать тоже, король Финвэ, другие друзья отца и подруги матери, приходившие на ужины или дневной чай… Но это было не то. Нэрданель не хотела слышать, что правильно изобразила румянец и складки драпировки.

— Я пройдусь. Возможно, буду вечером, — сказала она, плюнув, наконец, и спустившись вниз.

Отложенная сенсация — портрет, уже испорченный первым слоем краски, остался сохнуть в запертой студии. Нэрданель решила, что им стоит отдохнуть друг от друга. Она переоделась из рабочего балахона в неброское темно-зеленое платье для прогулок, накинула пальто, тщательно убрала волосы под шляпку с вуалеткой и вышла из дома.

На улице было совсем не жарко. Ранняя осень в Тирионе постепенно уступало место осени зрелой. Если буквально недавно, в день их с Финдис встречи во дворце погода была теплой и по-летнему ясной, то сегодня небо всерьез хмурилось, и по улицам Туны сорвавшимся псом носился ветер. Нэрданель пожалела, что, погруженная в свои мысли, не подумала захватить зонт, но теперь уж не стала возвращаться — понадеялась на удачу.

Она шла вдоль Большой Мастеровой, привычно разглядывая фасады домов и зная, что ноги сами выведут ее к всегдашнему маршруту, он окончится на площади. На улицах было пустовато: в разгар дня мастера занимались своей работой, слуги суетились по дому, а знатные леди пили чай друг у друга в гостях. Навстречу ей попалось несколько стаек мальчишек, то ли спешащих на занятия, то ли удравших с них. Извозчики, подремывающие с поднятыми воротниками на лавках своих колясок, при виде одинокой ниссэ приподнимались и молодцевато оправляли вожжи, но она отводила глаза или качала головой. Несмотря на усиливающийся ветер возвращаться домой не хотелось.

Наверное, стоило дойти до «Лиссэ» и взять свою обычную чашку дымящегося шоколада и что-нибудь к нему. Потом можно заглянуть в магазинчик при «Нолмэ» и полистать каталог новинок… Нэрданель остановилась на углу Валимарского бульвара и окинула взглядом ансамбль площади. Уже отсюда слышался настырный шепот фонтана, его не могли заглушить ни ветер, ни голоса, ни лошадиный цокот, ни скрип колес — каким бы сонным не был город, на вершине Туны всегда царила оживленность и кипучая деятельность. Как всегда, площадь распахивалась перед взором во всю свою величину, но сегодня на фоне свинцового пасмурного неба белоснежные стены ее зданий казались особенно контрастными и яркими.

Нэрданель нашла взглядом вывеску кондитерской, фигуру официанта, суетящегося возле столиков на улице — он поглядывал на небо, явно занятый мыслями о возможном дожде. Утвердившись в принятом решении, Нэрданель неторопливо зашагала в его сторону, поглядывая на окна зданий и витрины ателье и дорогих магазинов, где выставлялись украшения, шляпки, готовое платье. Иногда она останавливалась, чтобы отражение ее фигуры в начищенном стекле наложилось на красующийся в витрине манекен, затем шла дальше. Соблазн зайти однажды и примерить что-нибудь изящное или экстравагантное почти всегда заканчивался мыслями о реакции услужливых продавщиц. Последняя ее покупка, по такому вот порыву сделанная в ненормально дорогом магазинчике в верхних переулках Северного склона, оставила неприятный осадок, а сама шляпка до сих пор лежала на шкафу напоминанием о том позоре.