Из моего прошлого 1903-1919 г.г.
Шрифт:
Резкость тона и даже гневность, ясно звучавшая в словах Милицы Николаевны, заставили меня было сказать, что мне крайне неприятно выражать мое мнение, несогласное с ее взглядами, и я предпочитаю просто выслушать передаваемые ею пожелания короля Черногорского и доложить о них Государю, тем более, что окончательное решение зависит от его воли, по докладу Министра Иностранных Дел, но она, видимо, сдержала свой гнев и просила меня, наоборот, высказать свое мнение совершенно откровенно по всем вопросам, т. к. она тотчас напишет о нашем разговоре своему отцу, будучи заранее уверена, что мое мнение совпадет с мнением Сазонова и будет, очевидно, принято Государем.
Я указал ей на существенную разницу между положением
Адрианополь окружен Болгарами и неизбежно должен пасть, как только возобновятся военные действия, приостановленные по требованию держав. Если Турция не согласится на передачу его Болгарии, последняя возьмет его без больших усилий голодом или силою.
Скутари, напротив того, не только не окружено Черногорцами, но свободно снабжается продовольствием и для взятия его, Черногория не располагает ни достаточными силами, ни простою физическою возможностью, при существующих условиях ее военной организации.
На мои доводы Великая Княгиня с той же резкостью, переходившею к запальчивость, просила, меня ответить ей прямо на такой вопрос: «Мой отец поручил мне прямо сказать здесь. (т. е. другими словами, передать Государю), что уложивши не менее 8000 человек он уверен, что в состоянии взять Скутари, и желает знать, обеспечит ли в таком случае Poccия что Скутари останется за ним?»
Оговорившись, что поставленный вопрос ставить передо мною слишком ответственную задачу, разрешить которую может только Государь, да и то Он, вероятно, пожелает ранее осведомиться об отношении к нему Англии и Франции, я просил Милицу Николаевну с ее стороны разрешить мне, докладывая эту часть нашей беседы Государю, формулировать поставленный ею вопрос в более ясной и категорической форме, отвечающей понятию «гарантии» со стороны России, a именно, желает ли она знать, что Россия объявит войну Австрии, а следовательно начнет общеевропейскую войну в том случае, если после взятия Скутари Черногориею, Австрия либо выбьет ее оттуда, либо станет решительно настаивать на передаче этого города Албании, при окончательном разрешении балканского вопроса?
Моя формулировка вызвала реплику Милицы Николаевны:
«Ну зачем же ставить вопрос так прямолинейно? Если Россия на самом деле заявит свое желание настойчиво и всем будет ясно, что она дорожит принятием его, то Австрия не посмеет угрожать войною, и мы будем иметь то, что нам так необходимо».
По второму вопросу, я сказал, что для Черногории не столько важен тот или иной определенный пункт по границе ее с Албаниею, сколько расширение ее территории по этой границе, и в этом отношении Россия делает и будет делать все, что в ее силах, чтобы обеспечить ее интересы, и Черногории нет оснований сомневаться в искренности нашего желания. Детали же установления границы составят предмет последующей работы по разграничению и усложнять сейчас общее положение, далеко еще несоглашенное в его главных положениях, очевидно, неблагоразумно.
По третьему вопросу я дал Великой Княгине категорическое обещание, что продовольственная помощь будет оказана безотлагательно, т. к. еще на последнем моем докладе были приняты все необходимые меры к немедленному направлению продовольствия в Черногорию.
По четвертому вопросу мои объяснения были выслушаны с тем же нескрываемым раздражением, как и то, что я сказал то первым двум пожеланиям. Я сказал, что Россия, в данное время решительно не имеет никакой возможности снабдить Черногорию артиллерией, снарядами и патронами. Это было бы явным нарушением нами нейтралитета, и последствия такого нарушения были бы неисчислимы для России.
Мы встретились бы с неизбежным протестом со стороны Германии и Австрии и какую форму принял бы этот протест и к каким последствиям
По мире развития мною моих доводов Великая Княгиня становилась все более и более нетерпеливою и раздраженною и, видимо, желая положить конец нашей беседе, задала мне неожиданно вопрос: «А если мой отец найдет способ приобрести артиллерию или закажет ее где либо на стороне, – Россия заплатит за нее или тоже найдет основания клониться от этого?»
Я ответил на это, что, ставя такой вопрос, Король Черногорский, очевидно, ставить автоматически перед Государем общий вопрос о пересмотре нашей конвенции с ним, и для меня неясно, на сколько в интересах Короля и Черногории поднимать такой вопрос именно в данную, крайне неподходящую для его разрешения, минуту. Беседа наша пришла к концу. Великая Княгиня сказала мне не обинуясь, что она не замедлит сообщить своему отцу, к каким печальным результатам привела ее беседа со мною, т. к. она не сомневается ни на одну минуту, что мое мнение будет принято Государем, и «бедная Черногория выйдет снова ослабленною из всех ее усилий».
Я заверил Милицу Николаевну, что ей будет не трудно убедиться, насколько я доложу Государю буквально только то, что оказал ей по моей совести и считая моей первой обязанностью думать всегда и прежде всего о пользах России и не допускать ничего, что могло бы нанести ей какой-либо вред.
В тот же вечер я передал весь мой разговор Министру Иностранных Дел, а несколько дней спустя доложил его во всех подробностях Государю, который видел Сазонова раньше меня и сказал мне только, что Ему Милица Николаевна не сказала ни одного слова, несмотря на то, что Он видел ее после моего свидания с нею, и что Он просто не желает возвращаться к этому вопросу, настолько все Ему ясно, и настолько Он решил ответить моими же аргументами и Королю Черногорскому, если бы он решился обратиться непосредственно к Нему, «вместо того, чтобы идти кружным путем, через его дочь».
После этой беседы я никогда более не разговаривал с Милицей Николаевной, и она видимо избегала меня. Два или три раза были случаи встречаться с нею и на Романовских торжествах и во время двукратной моей поездки в Ливадию осенью 1913 г., и, кроме молчаливого поклона, она ни разу ничем не проявила отношения ко мне. Государь заметил это и однажды, в последнее пребывание мое в Крыму, 6-го декабря, после завтрака подошел ко мне и спросил меня: «А Милица Николаевна все еще помнит ваш разговор год тому назад и, видимо, не жалует Вас?»
Затем уже в беженстве мне пришлось быть несколько раз у Великого Князя Николая Николаевича, когда он проживал в одном доме с его belle soeur, Милицей Николаевной, и она ни разу не выходила ко мне, а однажды, когда мне пришлось обедать у Великого Князя, и она сидела тут же за столом, она не обратилась ко мне ни с одним словом, несмотря на то, что общая атмосфера в дом Великого Князя ко мне была в ту пору в высшей степени благожелательна.
Думаю, что я не совершу несправедливости, если скажу что в этом отношении сказались невыгодные для меня воспоминания Великой Княгини о нашем свидании в декабре 1912 года, не изгладившиеся и после десяти лет нашей жизни в изгнании.