Из моего прошлого 1903-1919 г.г.

Коковцов Владимир Николаевич

Я прибавил, что, ознакомившись с этими статьями еще до моей болезни в Риме, я писал М-ру Вн. Дел, предлагая ему посоветовать Кн. Мещерскому прекратить эту недостойную травлю, вредную не для меня, так как я вовсе не дорожу властью, а исключительно для Государя, потому что этим расшатывается сама власть, но получил от него ответ, что он не имеет никакого влияния на Кн. Мещерского и не видит признаков уголовной наказуемости в выражении им своих мыслей, хотя бы они казались нам неприятными.

Государь слушал меня внимательно, ни разу не прервал меня и, когда, я остановился, то сказал мне только: «Я не читал этих статей и нахожу, что Вы придаете им большее значение чем следует. Мало, что пишут газеты, и их влияние и в частности «Гражданина» вовсе не таково, как Вы думаете, и на Меня его и совсем нет».

Настаивать

дальше на моей мысли не было никакой пользы. Обострять вопрос и давать ход моему решению проситься в отставку мне не было возможности, так как я чувствовал, что почвы у меня не было, ввиду решения Государя отказаться от назначения Штюрмера, а возбуждению вопроса без доведения его до реального конца только ослабляли и, без того трудное мое положение, и потому я сказал Государю только, что прошу его взвесить все, что я доложил, и подумать: не лучше ли Ему вверить председательство в Совете Министров человеку, способному лучше объединить отдельных Министров, нежели сделал это я, коль скоро мне не дана возможность составить более однородную группу начальников ведомств и устранить из своей собственной среды дух разложения и интриг. Я просил при этом, Государя быть уверенным в том, что я приму Его решение не только совершенно спокойно, но и буду видеть в этом совершенно естественное Его желание усилить правительственную власть действительным ее единством вместо того призрачного, которое едва держится.

Государь ответил мне на это: «Я знаю насколько Вы бескорыстно служите Мне, мое доверие к Вам полное, и, я знаю, как далеки Вы от каких-либо личных целей и очень дорожу этим. Я сам скажу Вам, когда мне покажется, что нужно, заменить Вас другим лицом, но не вижу к этому никаких оснований. Пусть эти мои слова рассеют все Ваши сомнения». Переход от неприятного вопроса к обычным делам сразу же отразился на настроении Государя, он вернул свою обычную приветливость, подробно выслушал все, что я ему докладывал, останавливался с особенною охотою на вопросах бюджета, не раз повторяя мне насколько Ему отрадно, что и в этом году все военные сметы прошли гладко и, прощаясь, со мною, раньше чем я сам спросил могу ли я приехать к 6-му декабря, чтобы лично, поздравить Его, сказал мне: «если Вас не очень закрутят дела в Петербурге, Вы придете может быть сюда в начале декабря; в дороге, да и здесь Вы несколько отдохнули бы». Я поблагодарил за милостивое приглашение, и мы расстались как бывало, раньше.

В Ялте я провел весь вечер у Гр. Фредерикса, который просил меня рассказать подробно все, что было, у меня на докладе. Я передал ему все как произошло, и когда я дошел до моих, соображений по делу Штюрмера и до решения Государя, вынесенного уже сегодня утром, старик не мог удержаться от волнения и, говоря со мною как всегда, по-французски, сказал: «нужно, было быть сумасшедшим, чтобы предложить Государю такую безумную меру. Я уверен, что Государь понял от какой опасности Вы Его спасли и, конечно, ценит это. Впрочем, я увижу это уже завтра, так как я решил, поднять вопрос о необходимости отметить чем-нибудь особенным успех, достигнутый Вами в Париже и Берлине. Я доложу Государю, что здесь получен ряд сообщений из Парижа, и все единогласно говорят о том, что Вы оставили там после себя самое лучшее впечатление».

Я просил Гр. Фредерикса не возбуждать обо мне, никакого вопроса, так как я убежден, что Государю неприятно то, что ему пришлось отказаться от мысли о назначении Штюрмера в Москву, и мне вообще сдается, что я не надолго на моем месте, так как интрига против меня зашла слишком далеко, и Государю не устоять против того напора, который давно ведется в смысле моего увольнения, и самое выгодное для меня – это вовсе не говорить ничего в мою пользу. Я просил его только не уставать, говорить Государю о том, что положение дел в Германии очень тревожно, что я убежден в том, что на этот раз мы получим удовлетворение нашего протеста, завтра возникнет какой-либо, новый инцидент еще более серьезного свойства, и по моему мы накануне самых больших осложнений.

Не думаю, чтобы мои слова произвели большое впечатление на старика, так как он ответил, мне только: «у Императора Вильгельма больше нахальства, чем действительной воинственности, и я уверен, что пока Бетман-Гольвег у власти, ему удастся удержать, его от всякого безумия».

Две недели, проведенные мною в Петербурге до новой

поездки в Ливадию, отмечены в моей памяти только первым заседанием Совета Министров, в котором я передал дословно все, что произошло по поводу назначения Штюрмера. Маклаков не проронил ни одного слова, заявив только, что, он получил обратно свой всеподданнейший доклад и уведомил Председателя Государственного Совета, что предположенное назначение не последовало. Все Министры промолчали, и только Харитонов и Кривошеин реагировали на мое сообщение, первый, сказавши, что все Министры должны благодарить меня за то, что я выяснил Государю все отрицательные стороны намеченного шага, а второй – словами, что он ни на минуту не сомневался, что Государь встанет на сторону Совета, коль скоро Ему будет выяснена вся недопустимость проектированной меры.

Мне осталось только заявить Совету, что из происшедшего инцидента я делаю только один вывод, а именно, что Министры должны подавать своими действиями пример законности, не предлагая Государю того, что явно противозаконно, и нарушая, сверх того, прямую статью учреждения Совета Министров, которая требует предварительного обсуждения в Совете всякого рода мер, затрагивающих интересы других ведомств.

Последние мои слова были: я не касаюсь уже лично относящейся до меня стороны дела, а именно, что М-р Вн. Дел послал Государю такой исключительный по своим последствиям доклад в тот самый день, когда я вернулся в Россию, после 2-х месячного отсутствия и предпочитаю остановиться в этом первом нашем собрании после моего возвращения из Ливадии на другом обстоятельстве, имеющем большее значение, не для меня лично, а для достоинства правительственной власти. С последним мы должны считаться особенно чутко, потому что расшатывая престиж власти, мы рубим сук, на котором сами сидим, и наносим ущерб не отдельным представителям власти, а всему укладу нашей правительственной машины. В нашей среде давно уж нет ни единства, ни дружной работы, ни даже взаимного уважения, – тех условий, которые так необходимы теперь и, притом более, чем когда-нибудь.

Наша рознь, и я сказал не обинуясь, интриги в нашей среде никогда не проявлялись так ярко, как за самое последнее время. Отдельные члены Совета ведут на глазах у всех открытую борьбу против Председателя Совета Министров, и это не составляет более тайны ни для кого. Лично я, от этого пострадаю всего менее потому, что для меня не может быть, эгоистически, ничего лучшего, как избавление от тяжелого и неблагодарного положения – нести ответственность, не располагая, никакими средствами влиять на ход событий.

Но такое открытое отношение некоторых членов совета ко мне несет величайший ущерб не для кого иного, как для Государя, и я думаю даже что те из нас, которые всего более повинны в этом, не дают себе отчета в том, чего они могут достигнуть в конце концов. Так продолжаться не может, и я счел своею обязанностью еще раз совершенно спокойно и правдиво доложить обо всем Государю. Я просил Его или уволить меня от обеих должностей, или, дать мне средства работать не растрачивая сил и время на бесплодную борьбу в среде самих же носителей власти. Я не раз уже касался того же вопроса и прежде, но Государь никогда, не разрешал мне довести дела до конца, не дозволил мне сделать этого и теперь, несмотря на мое усердное ходатайство, но на этот раз я заявил Его Величеству, что наша рознь зашла слишком далеко и глубоко, и у меня слишком много неопровержимых доказательств такого печального явления, что я надеюсь на то, что мой доклад будет, наконец, услышан.

Я прибавил, что хорошо понимаю, что Государю гораздо легче расстаться с одним своим сотрудником, нежели со многими, и потому питаю большую надежду на то, что я достигну моего давнего желания – освободить Его Величество от того, кто не умеет внушить достаточного уважения даже среди немногих своих сотрудников». На этом мы разошлись, так как никто не нашел нужным открыто реагировать на мои слова. Только после ухода всех членов Совета оставшиеся у меня в кабинете Харитонов и Тимашев, сказали мне, что я совершенно прав, что положение стало невыносимым, и интрига против меня сделалась излюбленною темою разговоров в Думе, в Министерских канцеляриях и чуть не на улице. Харитонов прибавил, что он не раз собирался писать мне об этом, но каждый раз воздерживался, понимая, что из заграницы я все равно ничего не могу предпринять и только переживу лишнюю тревогу.