Из моего прошлого 1903-1919 г.г.
Шрифт:
Я изложил подробно Совету, как я смотрю на это дело и какие последствия предвижу из такого незаконного и опасного решения. Оно не только не разрешит затяжного кризиса с замещением должности Московского городского головы вследствие неутверждения правительством нескольких, последовательно избранных кандидатов нежелательного, с точки зрения правительства, направления, хотя в числе их были и такие мало опасные и далеко не влиятельные лица как Катуар, но, напротив того, придаст ему характер прямого конфликта Москвы с Верховною властью и неизбежно примет такие размеры, что придется фактически закрыть городское общественное управление в Москве и избрать такой способ ведения городского хозяйства, для которого
Я указал при этом и на то, что личность избранного кандидата для такого исключительного выхода из трудного положения еще более усугубляет запутанность положения. Воспоминание о времени исполнения им обязанностей Председателя Тверской Губернской Земской Управы, также по назначению от правительства, слишком свежи еще в памяти у всех, его политическая окраска не нуждается ни в каких комментариях, и самая элементарная осторожность заставляет во всяком случае, предвидеть, что появлению Б. В. Штюрмера может сопровождаться такими эксцессами в Москве, что на нас лежит прямой долг доложить обо всем Государю, а не быть слепыми исполнителями отданного им приказания, даже если бы оно было на самом деле отдано по Его личному усмотрению, – в чем я буду сомневаться до тех пор, пока мне М-р Вн. Д. не представит неоспоримых доказательств.
Большинство Министров приняло деятельное участие в прениях. Молчали только Кассо и Сухомлинов. Никто из говорящих не поддержал Маклакова. Что думал каждый из них, – я, конечно, не знаю, но высказались все, кроме молчавших, самым резким образом, и все суждения заключались в развитии и дополнении мыслей мною набросанных. Не отставал от других и Щегловитов, а Сазонов, Тимашев, Xapитонов, Григорович и Рухлов не скрывали своего возмущения и заявили мне, что они вполне солидарны с моею оценкою и просят меня довести об этом до сведения Государя и присоединяются ко всем тем мерам, которые я предложу, чтобы избавить не нас, а Государя от неисчислимых последствий такого шага.
Останавливаться далее на обсуждении этого вопроса не было никакой надобности. Я заявил Совету, что буду немедленно просить разрешения Государя приехать в Ливадию, но так как мне придется обождать пока будет составлен и переписан мой доклад по вопросам внешней политики, а это потребует все же три-четыре дня и тем временем посланный Министром Вн. Дел доклад может быть утвержден, то я сегодня же пошлю Его Величеству телеграмму, в которой выскажу взгляд всего Совета, кроме Маклакова, и буду просить не утверждать доклада последнего, то крайней мере, до выслушания моих личных разъяснений.
Я не скрыл от Совета, что в случае безуспешности моих представлений, я буду просить Государя об увольнении меня от должности, тем более, что не могу не предвидеть столкновения и с Сенатом, который может отказаться от опубликования Высочайшего повеления, как это он сделал по Военному ведомству, отказавшись распубликовать новое положение о Военно-Медицинской Академии, составленное с нарушением законов о порядке рассмотрения дел этого ведомства, выходящих за пределы тех особых законоположений, которые были изданы для того ведомства. Все Министры просили меня так и поступить, с Маклаковым же мы разошлись не простившись, так как он ушел ранее других.
На другой день утром я поехал к Председателю Государственного Совета Акимову, чтобы узнать у него каким образом он не протестовал против такого назначения, хотя бы по тому одному, что Штюрмер – член Государственного Совета и для него, как председателя, не безразлично, какие скандалы могут произойти с лицом, носящим это звание.
Разъяснивши ему все, что произошло накануне в Совете, я высказал, что для меня совершенно очевидно, что все это дело рук Кн. Мещерского, который всегда оказывал особое покровительство Штюрмеру,
Через два дня, – это было в воскресенье, – ко мне позвонил по телефону Штюрмер и просил разрешения приехать ко мне. Я назначил ему – в тот же день перед самым моим обедом. Он начал с того, что он крайне поражен дошедшим до него слухом, что об нем произошел очень крупный разговор между мною и М-ром Вн Дл. Он совершенно и не подозревал, будто бы о том, что его «прочат» в Московские городские головы, и он просит меня, в виду наших старых отношений (в начале семидесятых годов мы были одновременно столоначальниками в статистическом отделении Министерства Юстиции, но с тех пор почти не встречались) высказать ему мое откровенное мнение, которому он заранее подчиняется.
Я повторил ему все, что говорил в Совете Министров и с Акимовым, и не скрыл, что послал уже телеграмму Государю, буду докладывать лично, как только получу разрешение приехать в Ливадию и употреблю все мои усилия к тому, чтобы его назначение не состоялось, так как считаю, что и мой и его долг заключается в том, чтобы оградить Государя от вредных распоряжений, а не потворствовать случайным прихотям, с чьей бы стороны они ни исходили.
Штюрмер продолжал уверять меня, что он во всем этом деле решительно неповинен, благодарил меня за откровенность и просил передать Государю, что он Его усердно просит отменить Его намерение, так как и сам видит, что доброго из этого ничего не произойдет, а избежать больших осложнений на самом деле будет трудно.
Я убежден, что Штюрмер просто говорил неправду. Он отлично знал обо всем от Мещерского и Маклакова, был в величайшем восторге от назначения своего в Москву, просил даже Министерство Внутренних Дел, как это мне потом подтвердил Директор Департамента Полиции Белецкий, чтобы ему разрешили поселиться в доме Генерал-Губернатора на Тверской, так как сам предвидел, что ему просто не удастся найти квартиру, но со мною говорил в указанном тоне для того, чтобы сказать потом, – если бы мои настояния расстроили весь план, – что он сам просил освободить от назначения, сулившего ему большие неприятности. По своей природе трусливый и совершенно не склонный принимать на себя сложные и трудные обязанности, он также легко согласился со мною, как принял и милостивое предложение своего покровителя Мещерского, вероятно, не давши себе вовсе отчета в том, какие осложнения могло вызвать такое назначение для него самого.
Телеграмма от Государя с разрешением приехать в Ливадию пришла только на третий день, а следом за нею пришла и депеша от Министра Двора, извещая меня о том, что моя другая телеграмма, касающаяся «Москвы» принята благожелательно, и мне поручено сообщить, что будут ждать моего приезда и не примут решения до него.
Приехал я в Ялту, как всегда, около трех часов дня и немедленно послал донесение Государю о моем прибытии, прося указать мне время, когда я могу явиться с докладом. Я получил приглашение приехать в 8 часов вечера, если не устал с дороги, как передал мне прибывший с автомобилем камер-лакей.